— Молчать! — заорал сержант.
— Коль скоро они таковы, — продолжал Философ, — что воруют и у овец, и у людей, коль скоро их интересует все — от шерсти до денег, — то я не вижу, что удерживает их от воровства друг у друга, и, следовательно, если где-то и нужно искать развитие полицейской силы, то именно у галок. Однако, такой силы не существует. Причина же в том, что галки — разумный и вдумчивый народ, взирающий спокойно на то, что мы называем преступлением и злом — кто-то ест, кто-то ворует; все это в порядке вещей, и потому бессмысленно с этим спорить. Для людей философского склада другого взгляда быть не может…
— Что за чертовщину он несет? — спросил сержант.
— Обезьяны — общительны, склонны к воровству и человекообразны. Они обитают в экваториальных широтах и питаются орехами…
— Ты понимаешь, о чем это он, Шон?
— Никак нет, — ответил Шон.
— У них должны были появиться профессиональные борцы с воровством, однако всем известно, что этого не произошло. Рыбы, белки, крысы, бобры и бизоны обходятся без этого уникального образования — поэтому, когда я настаиваю на том, что я не вижу необходимости для полицейских и возражаю против их существования, я основываю свое возражение на логике и фактах, а не на беспомощных и изменчивых предрассудках.
— Шон, — спросил сержант, — ты крепко держишь этого типа?
— Так точно, — ответил Шон.
— Так вот, если он скажет еще хоть что-нибудь, тресни его дубинкой.
— Слушаюсь, — ответил Шон.
— Вон там виден свет, может быть, это свечка на окне — там и спросим дорогу.
Примерно через три минуты они пришли к небольшому домику, над которым склонялись ветвями деревья. Если бы не свет, они точно миновали бы его в темноте. Когда они встали у двери, до них донеслась визгливая женская ругань.
— Да там все равно не спят, — сказал сержант и постучал в дверь.
Ругань тотчас же прекратилась. Через некоторое время сержант постучал еще раз; и прямо из-за двери послышался голос:
— Тома'с! Сходи, приведи двух собак, а я тогда сниму дверь с крючка.
Потом дверь открылась всего на несколько дюймов, и из-за нее выглянула женщина:
— Что вам надо в такое время, ночью? — спросила она.
— Да немногого, мэм, — ответил сержант. — Только спросить насчет дороги, потому как мы не уверены, то ли мы уже прошли мимо, то ли еще не дошли.
Женщина заметила полицейскую форму.
— Да вы полицейские, верно? Ну, тогда ничего страшного, если я вас впущу; а если вам не повредит глоток молока, то его у меня много.
— Молоко лучше, чем ничего, — сказал сержант, вздохнув.
— У меня есть немного чего покрепче, — сказала женщина, — но на всех не хватит.
— Отлично! — сказал сержант, строго оглядев своих товарищей. Каждому в этом мире может повезти. — И он вошел в дом, а его люди — за ним.
Женщина налила им немного виски из бутыли и каждому по чашке молока.
— Ну что — хоть пыль с глоток смыть, — сказал один из них.
В комнате стояло два стула, кровать и стол. Философ и его конвоиры сели на кровать. Сержант сел на стол, четвертый полицейский — на стул, а женщина устало опустилась на оставшийся стул и сочувственно посмотрела на арестованного.
— Куда это вы гоните этого беднягу? — спросила она.
— Это дурной человек, — ответил сержант. — Он убил мужчину и женщину, что жили с ним, и зарыл их тела под очагом в своем доме. Настоящий злодей, имейте в виду.
— Так вы его повесите, Господи помилуй нас?
— Кто ж знает? Но ни разу не удивлюсь, если этим кончится. Однако, у вас тут у самих что-то неладно, потому что, подходя к дому с дороги, мы слышали, как вы жаловались на что-то.
— Ну да, так и есть, — ответила женщина, — потому что у кого в доме живет сын, у того всегда что-то неладно.
— Ну-ка, рассказывайте — что он вам сделал? — и сержант бросил суровый испытующий взгляд на парня, который с двумя собаками стоял у стены.
— Да он у меня вообще-то хороший мальчик. — сказала женщина, только слишком уж любит зверье. Уходит в конуру и часами валяется там с собаками, гладит их, ласкает, бог знает что с ними делает; а стоит мне попробовать его поцеловать или приобнять на минуточку после работы, он вырывается, как угорь, пока я его не отпущу — тут уж кто хочешь возненавидит такого, не то, что я. Нету в нем чувства, сэр, а я ведь его мать.
— Стыдно должно быть тебе, малой! — сказал сержант очень строго.
— А тут еще коняга, — продолжала женщина. — Может, вы видели его на дороге?
— Видели, мэм, — сказал сержант.
— Так вот, когда он вернулся, Тома'с пошел привязать его, поскольку тот всегда норовит уйти и бродить по дороге, так что можно шею свернуть, споткнувшись об него в самый неподходящий момент. Немного погодя я позвала парня в дом, а он не пришел, и тогда я вышла сама, и увидела, как они обнимаются с конем, представляете, а вид у них такой, будто их пыльным мешком ударило.
— Да, паренек-то с придурью! — сказал сержант. — С чего это ты полез обниматься с лошадью, Тома'с?
— Я уж как только не пыталась заставить его зайти в дом, — продолжала женщина, — и наконец сказала ему: «Сядь рядом со мной, Тома'с, и побудь со мною хоть немного,» — а вы знаете, как одиноко бывает по ночам! — да только он не угомонился. То скажет: «Мама, смотри, мотылек летает вокруг свечки, он обожжется!», то: «Муха попала в паутину вон там в углу», и бежит спасать ее, то вот еще: «Паук-косиножка бьется об стекло на подоконнике», и выносит его из дома; а когда я хочу поцеловать его, он меня отталкивает. Сердце мое совсем уж извелось, потому как что у меня еще есть на свете, кроме него?
— А отец его умер? — спросил сержант участливо.
— Сказать по правде, — ответила женщина, — не знаю, умер или нет, потому что давным-давно, когда мы еще жили в городе Бла'Клиах[20], он однажды потерял работу и с тех пор не возвращался ко мне. Я так думаю, что ему, бедняге, стыдно стало приходить домой, потому что денег у него не было; будто бы мне было так важно, есть у него деньги или нет! Ах, сэр, он так любил меня, и мы могли уж как-нибудь перекантоваться. Потом я перебралась сюда, к отцу своему; остальные дети умерли у меня на руках, а потом умер и отец, и теперь я уж тяну, как могу.
Вот только мальчик меня беспокоит.
— Тяжелый случай, мэм, — сказал сержант, — но, быть может, парень слегка не в себе потому, что над ним нет отца, или он просто слишком привык к вам, ведь не бывает так, чтобы ребенок не любил свою мать. Веди себя хорошо, Тома'с; слушайся маму, будь хороший мальчик и оставь зверей и насекомых в покое, потому что ни одна козявка не будет любить тебя так, как любит тебя твоя мама. Скажите, мэм, прошли ли мы уже первый поворот по этой дороге, или он еще впереди — мы тут в темноте слегка заблудились.
