Вести их вперед — в этом заключается моя работа.
В меня стреляли, но это не смертельно. Есть вещи, которыми управляют; и я буду управлять ими.
Об этой ране забудут.
Ее имя не будет произнесено.
Мои пальцы сжимаются и разжимаются, пока я направляюсь к комнате L. Я никогда раньше не задумывался, насколько длинные эти коридоры и сколько помещается в них солдат. Ни передышки от любопытных взглядов, в которых читается разочарование тем, что я не умер. Я даже могу не смотреть в них, чтобы узнать, о чем они думают. Но зная то, что они чувствуют, я ощущаю решительность к жизни, стремление прожить долгую жизнь.
Я никому не позволю наслаждаться своей смертью.
— Нет. — Уже в четвертый раз я отмахиваюсь от чая и кофе. — Я не пью кофеин, Дэлалью. Почему ты всегда настаиваешь на этом при подаче моей еды?
— Полагаю, что надеюсь, что Вы измените свое решение, сэр.
Я поднимаю глаза. Дэлалью улыбается своей странной, дрожащей улыбкой. Я не совсем уверен, но думаю, что он пошутил.
— Почему? — Я тянусь за куском хлеба. — Я вполне способен держать глаза открытыми. Только идиот надеется на энергию бобов или листьев, чтобы бодрствовать в течение дня.
Дэлалью больше не улыбается.
— Да, — говорит он. — Конечно, сэр. — И смотрит вниз на свою еду. Я наблюдаю, как его пальцы отталкивают чашку с кофе.
Я бросаю хлеб в свою тарелку.
— Это мое мнение, — обращаюсь я к нему, на этот раз спокойно, — ты не должен так легко отказываться от собственного мнения. Предъяви свои убеждения. Аргументируй все логически. Даже если я не согласен, ты не должен отказываться.
— Конечно, сэр, — шепчет он. Некоторое время он молчит, а после его пальцы вновь достигают чашки кофе.
Эх, Дэлалью.
Мне кажется, что он единственный мой путь к общению.
Первоначально он был назначен на этот сектор моим отцом, и с тех пор ему приказано оставаться здесь, пока он еще в состоянии выполнять свои обязанности. И хотя он, наверное, на сорок пять лет старше меня, все равно настаивает быть под моим командованием. Я знал лицо Дэлалью еще с детства; часто видел его возле нашего дома, сидя на многих совещаниях, которые проводились в те годы, когда Восстановление еще не приняло меня.
Было множество встреч в моем доме.
Мой отец всегда планировал такие беседы, такие обсуждения, частью которых мне не разрешалось быть. Члены этих заседаний сейчас стоят в правлении мира, и когда я смотрю на Дэлалью, я не могу не удивляться тому, почему он никогда не стремился к большему. Он был частью этого режима с самого начала, но, кажется, он доволен умереть тем, кем он сейчас является. Он всегда выбирает место подчиненного, даже когда я даю ему слово; он отказывается от всех предложений, даже когда я предлагаю высокую плату. Я ценю его лояльность, но меня нервирует его преданность. Кажется, ему не нужно больше, чем он уже имеет сейчас.
Я не должен доверять ему.
Но доверяю.
Но иначе я просто сойду с ума из-за нехватки общения. Кроме холодного общения, я ничего не могу предложить своим солдатам, и не потому, что они хотят видеть меня мертвым, а потому, что я ответственный лидер перед ними, и мой долг — мыслить объективно. Я приговорил себя к одинокой жизни, в которой нет ни коллег, ничего, кроме собственного ума. Мне удалось создать образ опасного лидера, и потому мне никто не перечит, никто не ставит под сомнение мой авторитет. Никто не будет говорить со мной иначе, нежели как с главнокомандующим и регентом сектора 45. Дружба — это не та вещь, которую я когда-либо испытывал. Ни будучи ребенком, ни сейчас.
За одним исключением.
Месяц назад я встретил исключение из этого правила. Есть один человек, который всегда смотрел мне прямо в глаза. Человек, который говорил со мной, не подбирая слов; тот, кто не боялся показать мне свой гнев, или проявить любые другие грубости в моем присутствии; единственный, кто осмелился бросить мне вызов, повысить на меня голос… Уже в десятый раз за сегодня я жмурю глаза. Разжимаю кулак и кладу вилку на стол. Моя рука снова начинает пульсировать, и я хватаюсь за таблетки, спрятанные в моем кармане.
— Вы не должны принимать более восьми таблеток в течении суток, сэр.
Я открываю крышку и бросаю в рот еще три таблетки. Жаль, что руки не перестают трястись. Мои мышцы слишком натянуты, слишком напряжены. Я на пределе.
Я не жду, пока таблетки растворятся сами. Жую их, чувствуя их горький вкус. Во рту возникает металлический привкус, благодаря которому я сосредотачиваюсь.
— Расскажи мне о Кенте.
Дэлалью опрокидывает чашку с кофе.
Помощники столовой покинули комнату по моей просьбе; Дэлалью не получает никакой помощи и своими силами пытается навести порядок. Я облокотился о спинку кресла, уставившись в стенку позади него, и мысленно подсчитываю минуты, которые утратил за сегодня.
— Оставь кофе.
— Я… да, конечно, прошу прощения, сэр.
— Стоп.
Пальцы Дэлалью выпускают салфетку. Его рука застывает на месте, паря над тарелкой.
— Говори.
Он сглатывает, колеблется. — Мы точно не знаем, сэр, — шепчет он. — То здание было невозможно найти, и тем более войти в него. Все было увешано ржавыми замками. Но когда мы нашли его, — продолжает он, — когда обнаружили, это было… дверь просто уничтожили. Мы не уверены, как именно это им удалось.
Я выпрямляюсь.
— Что ты имеешь в виду под «уничтожили»?
Он качает головой. — Это было… очень странно, сэр. Дверь была… выгнута. Будто какое-то животное повредило ее когтями. Лишь зияющая, рваная дыра в центре.
Я поднимаюсь слишком быстро, цепляясь за стол в качестве поддержки. И задерживаю дыхание, только при мысли о том, как это могло произойти. Этого не должно быть, но я позволяю себе болезненное удовольствие от воспоминания ее имени, потому что знаю, это должна быть она. Она, должно быть, сделала что-то экстраординарное, а меня даже не было там, чтобы зафиксировать это.
— Вызови транспорт, — приказываю я. — Я встречусь с тобой в Квадранте ровно через десять минут.
— Сэр?
Но я уже за дверью.
Рваная дыра в центре. Прямо как от животного. Правда.
Ничего не подозревающему наблюдателю это было бы единственным объяснением, но тогда в этом не было бы никакого смысла. Ни одно животное не может пробить себе проход сквозь многодюймовую арматурную сталь, не лишившись своих конечностей.
И она не является животным.
Она нежное, смертельное создание. На вид доброе, робкое, но внушающее страх. Она полностью потеряла контроль и теперь понятия не имеет, на что способна. И хотя она питает ко мне ненависть, я все равно очарован ею. Я очарован ее притворной невинностью; даже завидую силе, которой она обладает. Мне так хочется быть частью ее мира. Я хочу знать, через что она проходит, что у нее на уме, чувствовать то, что чувствует она. Кажется, такой груз нести очень тяжело.
