— Петрович, мне с начальником службы управления персоналом Вербицким срочно на курсы ехать надо, менеджмент по кадрам изучать, — на тон ниже, почти просительно сказал проводнику Циферблатов. — Опять последние мозги засрут «психологической мотивацией»… Слухи ходят, что начальника службы перевозок Чернышова на повышение двинут, а меня на его место прочат. Так что, Петрович, выручишь, я тебя тоже не забуду. Хотя с такими кадрами, как ты… Пистолеты выдавать надо! Тогда у вас хоть какая-то мотивация будет, хоть какой-то начнется менеджмент…
Циферблатов резко прервал свою программную речь прямо на полуслове и уставился в окно. На перроне возле вагонов разгоралась толкучка и суета. Все было, как обычно, приподнимать зад и пристально рассматривать было абсолютно нечего. Со второго пути отходил состав «Калининград — Киев». Ну, припозднилась бригада чуток, подала вагончики к перрончику за семь минут до отправления. Не нарочно это и сделали, но насколько же смешно было наблюдать, как бешено, распихивая друг друга локтями, от вагона к вагону носились вспаренные хохлы. Вообще, хохлы всегда такие — горластые, наглые, развязные, им хоть за двадцать минут состав подай — такое перед отправлением устроят, что таких и в самом деле только с пистолетом надо по местам рассаживать. Возле восьмого вагона с флажком вальяжно нарисовался давний приятель Петровича — Ленька Тельнов. Вот кому везло, так это Леньке! Третий год он катался с самыми отвязными бабами участка в одной бригаде. Понятно, что Ленькина морда заранее лучилась радостью встречи с новыми людьми. Взмыленные пассажиры, глядя на него, глупо радовались чему-то, наверно полагая, что Леньке начальство приказало им теперь так улыбаться в рамках менеджмента по кадрам. Человеку всегда верится в лучшее. И Петрович с ехидцей представил себе, как Ленька еще в санитарной зоне по старой привычке закозлит титан, туалеты так и не отопрет, а сам засядет играть в карты на раздевание с напарницей Наташкой Плотниковой. Добро пожаловать в ОАО РЖД!
Сколько Петрович не просил по старой дружбе Циферблатова послать его в нормальный рейс, в смысле, с нормальными бабами — так от него дождешься, как же! Так пошлет, как сейчас послал. А много ли он хотел в жизни? Сущие пустяки! Сделать петельку по Балтийской Косе от Рябиновки до Чкаловска с нормальной веселой бабой без предрассудков и комплексов… Вона, как самого-то начальничка какую-то на пассажирку растащило! Мог бы хоть раз войти в положение.
Циферблатов даже привстал с места, вылупившись на молодую бабу, слонявшуюся по перрону. Странно, но она шла навстречу толпе от головы состава. Лицо Циферблатова покрылось багровыми пятнами, заострившийся нос стал похож на клюв, а глаза засветились желтоватым светом. Такую мощную стойку товарищ Циферблатов не делал даже на Стеллу Леопольдовну из второй кассы дальнего следования, с которой, по слухам, у него было много чего из общего.
Перрон бурлил последней, судорожной волной посадки. Людской поток вертел и швырял женщину из стороны в сторону, и на ее лице уже было написано отчаяние, будто она собиралась заплакать. Никаких вещей при себе у нее не было. На женщине была надета расстегнутая короткая дубленка с откинутым капюшоном. Из остальной одежки Петрович с интересом отметил на гражданке черные брюки и такой же черный, немаркий свитерок. Она растерянно осматривалась, оглядывалась вокруг, и взгляд ее испуганно скользил по лицам людей, по тележкам носильщиков… Она будто никак не могла ни на чем остановиться этим своим потерянным взглядом.
Перед большим окном начальника смены Циферблатова пассажирка остановилась так неожиданно, что тот в испуге отпрянул от окна. С печалью осеннего увядания Петрович отметил, что у стройного когда-то Циферблатова уже начинает расти горб. Как говорится, все там будем, а вот, подишь ты, все еще на молоденьких тянет.
С недоумением гражданка вглядывалась в свое собственное отражение в тонированном стекле окна, прикоснулась к светлым, до белизны протравленным кудряшкам, левой рукой осторожно потрогала грудь, обтянутую свитером, а правой вдруг вытащила из кармана паспорт.
Такого изумления, с каким гражданка вглядывалась в собственный паспорт ни Циферблатов, ни Петрович не видели, даже когда снимали с рейсов из Прибалтики вусмерть пьяных латышей. Почему-то, как латыши напьются, так им обязательно ехать куда-то надо, но как только проспятся и обнаружат себя в Калининграде, так права качать начинают! Матерятся, главное, поголовно все по-русски! Руками машут, слюной брызгают! Опять их мигранты-оккупанты зверски напоили и разлучили с Отчизной! Ага, воронку им вставляли! Насильно в литовскую железку впихивали… Вот литовцы — те просто молодцы! И пьют на свои, и еще дома сидят при этом!
В раздумьях о странностях психологической мотивации поведения на железнодорожном транспорте народов Прибалтики Петрович машинально наблюдал, как белобрысая девица скрупулезно сравнивает свое отражение с фоткой. Для пущей уверенности она ущипнула себя за пухлую розовую щечку и тут же сморщилась от боли. С типичной бабской мотивацией, не поддающейся никакому разумному менеджменту, девушка в отчаянии всхлипнула и, безвольно понурившись, медленно побрела к главному входу в здание вокзала. Петрович мысленно представил, что там за фотку могли налепить в паспорт этой дурочке завистливые суки из паспортного стола.
В нахлынувших воспоминаниях о различных суках, встреченных по долгу службы в поездах дальнего следования, проводник не сразу заметил еще более странную психологическую мотивацию начальника смены. Цифербатов пристально глядел гражданке вслед, что дня него было не характерно. Балагур и матерщинник, он обязательно должен был хоть что-нибудь сказать о ней, хотя бы о ногах или фигуре вообще. Петрович-то смотрел просто так, за компанию. А ведь Циферблатов даже привстал со стула и к окну подскочил, чтобы лучше ее рассмотреть. И, что удивительно, промолчал.
Гражданка за окном все брела и брела, шаркая ногами, цепляя каблуками швы между тротуарными плитами. Абсолютно в ней нечего было рассматривать, особенно сзади. И Петрович удивился про себя тому, как внезапно помрачнел товарищ Циферблатов, а на его всегда самодовольной и безмятежной физиономии впервые появилась глубокая озабоченность. Он быстро отыскал на столе среди бумаг телефонную книжку и, не поднимая глаз, сказал усталым осевшим голосом подчиненному:
— Давай, Петрович, не выё…ся, принимай вагон и вали туда, куда пошлет партия! Появится напарник — пришлю хоть на вертолете! Не будет — так перетопчешься, не впервой! Чо ты целку-то из себя корчишь?
