- Спасибо, если так можно ответить на ваше признание. Я отнюдь не собирался лишать вас разума.
- Блеск! Конечно, не собирались, - с непонятной интонацией, которую не удалось классифицировать, ответили мне. - Я оценила вашу иронию, мистер Хеминг, впрочем, использованное мной устойчивое словосочетание крайне редко ассоциируется с душевными болезнями. Обычно… Но что это я, вы и сами прекрасно знаете, в каких случаях так говорят…
Нет, подумал я с сожалением, молодые прелестницы так изъясняться не могут. К немалому удивлению, я признал, что не могу представить свою собеседницу. Не удалось вызвать правдоподобный мысленный образ. Женщина… Но какая? Молодая? Блондинка? Брюнетка? Рыжая? Крашенная? Толстая? Худая? Веселая? Зануда? Умная? Начитанная? Несколько секунд я подыскивал нужное определение, которое бы удовлетворило меня, и нашел - странная…
- Чем, собственно, могу?
Наступила мучительная пауза. Я немедленно сообразил, что вопрос мог показаться не мотивированно резким.
- Вы хотели со мной поговорить?
- Да, - откликнулась она. - Мне доподлинно известно, что вы начинаете писать роман. Расположение звезд недвусмысленно указывает, что это будет великий роман. Из тех, что в последующие десятилетия обязательно попадают в школьные программы.
- Вы пытаетесь мне польстить?
- Нисколько. Любое слово, произнесенное вами в течение трех ближайших месяцев, имеет историческую ценность. Понимаете, очень важно сравнить то, что вы заявляете сейчас, с тем, что вы будете утверждать после того, как закончите работу. Мне бы хотелось зафиксировать, какое влияние на ваше мировоззрение окажет написанный вами роман.
- Это легко. Могу сразу сказать, что никакого влияния на мое мировоззрение роман не окажет. Поскольку он, если и будет написан, будет строиться на представлениях о нравственности и морали, которые сформировались у меня за пятьдесят лет жизни. Измышлять что-то новое и оригинальное я не намерен.
- Не верю.
- Ваше право. Не буду с вами спорить.
- Я хотела только помочь вам.
- Благодарю. К сожалению, мне трудно сообразить, в чем ваша помощь может состоять…
- И все-таки…
- Простите, я не могу дальше продолжать нашу беседу. Я сижу перед машинкой. Мне хочется писать. Надеюсь, мое желание не оскорбляет вас?
Человек обязан перед лицом судьбы сохранять мужество и достоинство. Об этом я никогда не забываю. И вот наступил момент, когда мне пришлось применить этот принцип к себе самому. Желание, чтобы меня оставили в покое, оказалось сильнее привычки быть вежливым и отзывчивым.
И сделал я то, что и должен был сделать - быстро собрал два чемодана с вещами, к которым успел привыкнуть до такой степени, что не сумел бы от них отказаться даже на пару месяцев, и отдал уставшей от ожидания моих распоряжений команде яхты приказ держать курс на Сан-Лоренцо.
Это была хорошая идея - выпросить у знакомого миллионера в личное пользование виллу на уединенном океанском острове. Даже в те времена, когда выход в свет очередной книги вызывал у меня полусумасшедший восторг, было ясно, что без укромного местечка не обойтись. Я чувствовал, что нуждаюсь в надежном убежище, где в случае необходимости можно было бы спрятаться и побыть несколько месяцев в абсолютном уединении, подчиняясь только собственным желаниям и прихотям. Только так можно привести в порядок свои чувства и мысли. Писатели, может быть, это кому-то покажется странным, должны иногда думать.
А тут, как нельзя кстати, подвернулась прекрасная возможность исполнить свою мечту. Со мной связался эксцентричный миллиардер из Монреаля по фамилии Розенкренц. Всю жизнь он занимался холодильными установками, весьма преуспел в этом деле, но настал день, когда ему захотелось учредить личную литературную премию и вручить ее мне.
Помню свои длительные беседы с мистером Розенкренцем. Это был странный, потрясающе малоначитанный субъект даже для представителя класса знающих свою истинную цену до последнего цента. Меня ни на минуту не покидало чувство вины, поскольку я так и не смог установить причину, побудившую состоявшегося в бизнесе человека проявить интерес к печатному слову. Я чувствовал себя презренным мошенником и вымогателем. Но это, конечно, было не так. Дремучий здравый смысл Розенкренца, с помощью которого он заработал свои пятнадцать миллиардов, не содержал ни единого внятного объяснения существования такого малоприбыльного занятия, как сочинение занимательных историй.
Мало сказать, что тайна литературного творчества мучила мистера Розенкренца. Однажды он признался, что его преследует смутное подозрение, будто бы он чего-то не понимает.
Вполне вероятно, что моя книга была первой, которую он сумел самостоятельно прочитать. Честное слово, не удивлюсь, если это действительно так. Знаете, как это бывает, дожил человек до пятидесяти лет, весьма преуспел в своем холодильном бизнесе, но дремал в нем до поры до времени благодарный читатель. Мне повезло, что мой роман попался ему на глаза первым. Я прекрасно сознаю, что Розенкренц пришел в восторг не столько от достоинств моей книги, сколько от самого факта существования такого рода человеческой деятельности, как написание романов.
- Мы живем в суровом и несправедливом мире, мистер Хеминг. Чего вам хочется больше всего на свете? - спросил Розенкренц, окончательно смирившись с тем, что мой образ жизни так и останется для него загадкой.
Розенкренц был вежливым, но крайне въедливым человеком. Сознаюсь, что его тихий бесстрастный голос и абсолютная неспособность уразуметь, что литературные герои, как правило, выдуманы, приводили меня в бешенство. Наверное поэтому, к своему собственному удивлению, я, не моргнув глазом, рассказал о том, что мечтаю о синем море, белых чайках и прекрасной вилле среди роскошных пальм, где бы я мог в спокойной обстановке сочинять в свое удовольствие.
- Пусть будет так! - совершенно неожиданно провозгласил Розенкренц, надо полагать, что он привык быть первым номером даже в сумасбродствах.
По нашему соглашению (собственно, это была, как бы, денежная часть литературной премии), отныне я мог в любой момент воспользоваться яхтой Розенкренца, чтобы добраться до виллы, расположенной на прекрасном острове Сан-Лоренцо. И то и другое предоставлялось в мое распоряжение по первому требованию.
Я выторговал еще кое что, - оставив за собой право посещать Сан-Лоренцо, когда мне этого захочется, мне удалось добиться, чтобы мой хороший дружище - художник Николас Райт, поселился там постоянно. Старому прохиндею это будет весьма полезно.
