лист пергамента, гусиное перо и ножичек старинной работы.
— А… нож зачем?
— Так полагается. Наши договоры подписываются только кровью. Ты испугался?
— Нет, что вы! И Юра полоснул лезвием по запястью.
На пергаменте он вывел роспись полным именем: Юрий Петрович Оленев. Пергамент тотчас свернулся в трубочку и исчез. Ослепительно сверкнул, словно взорвался, и пропал
Философский Камень. Только, вроде как, ветерком дунуло, да в комнате на мгновение стало темнее.
— 7 —
Взрослый Оленев поднял взгляд и увидел своё отражение в трюмо. Он погладил стекло — ничего необычного, странного. Даже лёгкий след накопившейся за день пыли остался на пальцах. Юрий Петрович сдвинул манжет рукава — на запястье выделялся старый короткий шрам.
Он прошёл по комнате и остановился возле книжной полки времён детства, что висела в дальнем углу за новой мебельной стенкой. Здесь покоились книги отца и те, что читал он в то давнее, ожившее сейчас в воспоминаниях, время.
Тринадцатилетний Оленев прошёлся по комнате, взял книги со стола, поставил на полку, погладил переплёты и снова вынул одну из них. Это был учебник японского языка.
— А что, если проверить — не обманул ли камень Вань Ю Ша, Ванюшка?
Он открыл учебник… и начал читать, свободно читать по—японски! Мальчик листал станицу за страницей, и его голос бойко звучал непривычно певучей речью.
Юра закрыл книгу, церемонно поклонился, обращаясь к ней со словами благодарности на родном ей языке, и поставил на полку. Далее он высмотрел толстый том «Органической химии» и погрузился в мир строения материи так же свободно, как будто читал увлекательный роман. Захлопнув книгу, мальчик продолжил лекцию и закончил вслух до логического конца самостоятельно, не заглядывая в текст.
На улице зажглись фонари, всё глуше раздавались автомобильные гудки.
Лёжа в кровати, Юра закрыл другую книгу, на обложке которой было лишь одно слово: «Минералогия». Он отвернулся к стене и про себя повторил: «В эволюции цвета хризоколла возникает как один из самых чистых лучей голубого цвета. Хризоколла — дальнейшее развитие туркузита, проявляющего тёмно—голубой цвет… он чист, прозрачен или полупрозрачен и сравним по качеству с аквамарином, топазом или кунцитом…»
Мальчик засыпал, а в наступавшей ночи, в чёрных глубинах Вселенной, зажигались крохотные огоньки звёзд, пространство наполняли голоса на разных языках мира. Но вот из хаоса звуков стал выделяться голос, говорящий по—русски, а из провала Космоса приблизилась яркая звезда, превратилась в жёлтый мерцающий круг. Этот круг обрёл резкие очертания и превратился в… золотую медаль об окончании средней школы. И голос стал звучать не так звонко, более по—земному, по—советски торжественно и пафосно: «..и районного отдела народного образования, от имени районного комитета КПСС и, конечно же, от лица всего педагогического коллектива нашей школы поздравляю и торжественно вручаю эту заслуженную упорным, усидчивым учебным трудом золотую медаль гордости нашей
— 8 —
школы, выпускнику десятого «а» класса Юрию Петровичу Оленеву!».
Клацнул тумблер магнитофона, из стального колокола динамика на рукоплещущих учеников, родителей и учителей обрушился громовой силы туш, на сцену школьного зала поднялся Юрий Петрович Оленев, а директор школы вручил выпускнику «заслуженную упорным и усидчивым трудом» золотую медаль.
— И, наконец, напряжённый пневмоторакс, то есть разрыв лёгкого с обширным повреждением бронхов и трахеи. Разрыв аорты или её крупной ветви — чаще всего как результат удара грудной клетки о рулевую колонку при резком торможении автомобиля..
Несколько повзрослевший Оленев с начатками залысин сдаёт экзамен по хирургии преподавателю Титову. Юноша отвечает прекрасно, однако Титов скользит взглядом по сторонам, клюёт носом и мало обращает внимания на студента.
–.. окончатый перелом рёбер или перелом рёбер и грудины, разрыв диафрагмы. Для подтверждения диагноза необходима обзорная рентгенография грудной клетки… У меня всё, — докладывает Юра.
Титов вяло протягивает руку за зачёткой, Оленев уверенно подаёт её, но, пока препод пишет, лицо отличника вытягивается: в зачётке стоит «трояк»!
— За что? — классически вопрошает обескураженный Оленев, — Я же всё ответил.
— Молодой человек, зевает Титов, — я сам знаю хирургию на «четвёрку», а уж студенту больше и не полагается. И вообще — читайте побольше… особенно свежие монографии.
— Я читаю, — Юра вынимает из сумки и кладёт, подобно козырной карте, новёхонькую монографию на немецком языке. Титов мельком смотрит на обложку.
— Эта книга успела устареть. Учите японский. Есть интересные материалы в специальной периодике.
— Я его ещё в детстве выучил, — второй козырь в виде журнала на японском языке появляется перед экзаменатором, — Эти статьи тоже успевают устареть.
Титов брезгливо морщится:
— Пригласите следующего студента.
Мрачного Оленева встречает вся группа — он сдавал первым.
— Ну, как? Что попалось? Дерёт, да?
Кто—то заглядывает в зачётку, и под своды альма—матер возносится сдавленный вопль отчаяния:
— Ой, мамочки — трояк! Оленеву — трояк!! Что?! Юрке — и три балла?!
— Нет, я умру, но не пойду к этому зверю!
— 9 —
Толпа растекается — кто умирать, кто переживать, кто лихорадочно выскребать крупицы знаний из конспектов на подоконниках перед заходом на заклание Титову.
С похоронным видом Оленев бредёт по институту, пока не наталкивается на заведующего кафедрой хирургии, вышедшего из двери кабинета с аналогичным названием.
— Здравствуйте, Оленев! Почему такой скучный?
Юра молча показывает зачётку.
— Три балла? — удивляется заведующий, — Не верю! Ах, да — Титов… Ну, брат, не удивляйтесь — это не просто преподаватель, а практикующий хирург. У него вся хирургия каждый день на кончиках пальцев. М—да. Вот что — приходите завтра в мой кабинет часам… к пяти, пересдадите мне. Договорились?
На институтских часах была половина шестого, когда из дверей облегчённой походкой вышел Оленев. В левой руке, в зачётке, досыхала запись о пяти баллах за пересдачу, правой он прижимал к груди два солидных фолианта.
На остановке его внимание привлекла красивая девушка, к которой он пристроился, удивляясь собственной смелости. Они вместе протиснулись в троллейбус и поехали, плотно прижатые друг к другу. Юрины книги находились прямо перед глазами девушки, и она волей—неволей смотрела на заголовок. Смотрела и хмурилась: прочитать его не удавалось. Она переводила взгляд с книги на Юру, затем любопытство пересилило стереотипы правил приличия, и она спросила:
— Это что за книга?
— Махабхарата.
По всему было видно, что девушке это ничего не навеяло в памяти.
— На каком языке напечатано?
— На хинди.
— И ты это читаешь?
— Да, читаю.
— Ужас тихий!
Вместе они вывалились из лопнувшего дверьми чрева троллейбуса на остановке, вместе и пошли, оживлённо болтая.
— Ты где учишься — на инъязе?
— Нет, в медицинском.
— В медицинском?! Зачем тогда тебе эта мура?
— Просто интересно. А вы где учитесь?
— А… в финансовом техникуме. Ну, я
