— Здорово девоньки, здорово, красавицы, — раздался нетрезвый голос.
Это был младший сын боярина Дуболомова — Роман.
Амазонки молчали. Тогда он сделал круг около костра, шпорами и поводьями заставляя своего коня оглушительно ржать и подниматься на дыбы.
Резкий переход от проблем романтичного и страстного Рауля, роскошных нарядов Оры де Монтале, подлого де Варда, корыстного выскочки Маленкорна к мерзостям нашей российской действительности показался мне особенно неприятным.
— Ну, здорово, коли не шутишь, — хмуро отозвалась тетя Вера. — С чем пожаловал, боярин.
— А чего? — подбоченясь в седле и пуская в ход ослепительную белозубую улыбку, спросил Роман — Или не рады мне, девчонки?
— Рады-то рады, но ехал бы ты, князев посланник своей дорогой, — сказала высокая грустная амазонка, которая за последний час не произнесла и двух слов.
— Аль не люб я вам боле? — осторожно поинтересовался боярин, пряча улыбку.
— Езжай, добрый человек своей дорогой, — с угрозой произнесла тетя Вера.
— И что так? — удивился младший Дуболомов и тут увидел меня. — Ага, нового кобеля нашли!? Ну-ка покажись, герой, голова с дырой.
— Надо-то чего? — спросил я поднимаясь и поворачиваясь к нему.
— Ты че тут делаешь? — тихо, но с угрозой в голосе произнес Роман, направляя на меня своего коня. — Дома сиди, или при отце… Неча тебе с девками отираться, мал еще.
— А куда я пойду, ночь на дворе, — стараясь не выдать своего страха, ответил я.
— Как пришел, так и уматывай, — боярин потянулся за плетью.
Он пустил своего чертового жеребца на меня. Конь пошел, мелкими шажками, играя мускулами на широкой груди, что есть силы бухая подкованными копытами и издавая пронзительное ржание.
Побежать или отскочить мне не позволила гордость, которая совершенно не к месту разыгралась после того как я был центром внимания и восхищения десятка молодых и весьма привлекательных женщин.
Романовский конь толкнул меня. Я не удержался на ногах и свалился на Клавдию, ту самую амазонку, которая поинтересовалась, что же пишут в книгах. Клавдия пихнула соседку, та завалилась на амазонку которая была от нее справа. Воительницы вскочили:
— Ты чего, охренел, герой, голова с дырой — закричала Клавдия, боярину, оттолкнув меня, так, что я окончательно свалился.
Амазонки шумно выражали свое возмущение Роману, многие схватились за автоматы.
— Езжай, красивый, — сказала тетя Вера, — от греха. А то ведь так тебя проучим, что не то что на бабу, на козу в сарае не встанет.
— Ладно-ладно, чертовы куклы, — боярин развернул своего жеребца и помчался во тьму. — Попомните ночь эту у меня. И пащенку вашему все равно бошку разобью.
— Извини, парнек, — сказала Клавдия, помогая мне подняться.
— Да ладно, — произнес я.
— Кобель поганый, — сказала грустная амазонка, глядя вслед всаднику.
— Сама хороша, кобыла… Что заметила только? — зло бросила ей тетя Вера.
Грустная девушка тихо заплакала. Вера, увидев это подошла к ней, прижала ее к себе.
Амазонка зарыдала во весь голос, уткнувшись ей в плечо.
— Учу я вас, учу, дурочки, — произнесла начальница амазоном, гладя девушку по голове. — Не ты первая, не ты последняя. К бабке сходишь, и всего делов…
Поймав мой взгляд, она резко сменила тему:
— А не попить ли нам еще чайку, красавицы?
Женщины долго сидели молча, прихлебывая взвар из трав.
Наконец, одна из амазонок, не выдержала:
— И чего таким гнилым Бог красоту дает?
— Кожа белая, волосы русые, кудрявые. Плечи широкие, бедра узкие, руки сильные, ласковые. Снаружи ангел, а внутри пень трухлявый.
— Сами мы его девки избаловали. Все звали: "Роман, красавчик, приди, побудь".
— Что он тебе сказал?
— Что негоже родовитому боярину в жены простолюдинку брать, — ответила грустная амазонка и снова заплакала.
Я догадался о чем идет речь и сидел, чувствуя, как кровь приливает к щекам, стараясь глядеть в свою чашку.
— Хорош, девки, — сказала, тетя Вера, взглянув на меня. — Не одни…
— А чего, пусть знает, как в жизни бывает, — сказала одна из воительниц. — Ведь годика через три таким же кобелем поганым станет…
— Если завтра ему этот придурок голову не разобьет, как обещал, — с тревогой произнесла тетя Вера.
— Я ему сам голову разобью, — запальчиво возразил ей я.
— Да ладно, не горячись, — сказала тетя Вера. — В силу войди сначала.
— А я его… — тут до меня дошло, что против ражего молодого боярина мне ничего не сделать. — А я его это… А я его из автомата, — с облегчением выдохнул я, и тут же сам испугался того, что сказал.
Амазонки переглянулись с усмешкой, но промолчали.
— А ты что, и в правду можешь? — поинтересовалась грустная.
— Я умею рожки патронами набивать, собирать автомат, разбирать, знаю, как целиться.
— Да ну, — немного ненатурально удивилась грустная амазонка. — Хочешь попробовать?
Всю ее печаль как ветром сдуло, глаза загорелись решительным и злым огнем, который она тут же пригасила приветливой улыбкой.
— Да, не откажусь, — ответил я.
— Подожди, Данилушка, я скоренько, — попросила она и резко вскочив исчезла в темноте.
— Совсем Ленка ополоумела, — пробурчала про себя Клавдия.
Очень скоро амазонка вернулась с завернутым в холстину «мужским» автоматом, который, как я знал, назывался "калашниковым"..
— Ну, Данилка, вот, — произнесла Елена. — Покажи, какой ты молодец.
Под пристальными взглядами амазонок я развернул материю и обнаружил там новенький, в масле «калаш» без рожка. Я взял его в руки, снял с предохранителя. Тетя Вера с тревогой взглянула на меня, боясь, что я кого-нибудь случайно застрелю, но я дважды передернул затвор и спустил курок, держа ствол направленным в землю, чтобы показать, что оружие не заряжено.
— Молодец, — сказала Елена. — А что ты еще умеешь?
Я надавил на выступ на тыльной стороне ствольной коробки, снял ее, извлек пружину, затворную раму, отделил затвор. Немного подумав, снял газоотводную трубку и шомпол, как это было описано в «Наставлении», потом моя рука вдруг, неожиданно для меня самого, нырнула к прикладу и извлекла металлический цилиндрик с инструментом, который я аккуратно положил на холстину, к остальным частям автомата.
— Ишь ты, — удивилась амазонка. — А я и не знала, что там что-то есть… А собрать обратно сможешь? — хитро спросила она.
Я повторил все в обратном порядке, несколько раз клацнул затвором, показывая, что оружие вполне работоспособно, снял с боевого взвода и поставил на предохранитель.
