все же, стоило вызвать врача? Он же еле ноги волочил, когда уходил.
– Ничего, его предупреждали. Открытым текстом. Выбрал бы бал или парад – был бы сейчас, как огурчик. Да и не будет с ним ничего. Переживет.
– Но, Людмила Терентьевна, а если он напишет рекламацию или в суд подаст?
– Никто не подавал же. А если и подаст… Юридически мы защищены, он все подписал. Физически он не пострадал. А моральный ущерб… Ну, пусть расскажет в суде про этот моральный ущерб во всех подробностях. Жалко тебе его? Любая женщина живет в такой картине мира постоянно, и умеет с этим справляться. – Она посмотрела в окно, в сторону парковки, куда сгорбившись, брел недавний клиент. – Слабак.
Мария фон ЮСЕФССОН
ПРОЩЕНИЕ
Бюргер был уже достопочтенным господином в возрасте, имел небольшое фотоателье в Мюнхене, жену и двоих взрослых сыновей. Жизнь его была спокойной, размеренной и сытой. Сыновья готовились к поступлению в институт – они были близнецами – жена все никак не могла решить: разводиться ей с Бюргером или нет, а собака так и не научилась приносить ему утром газету в кровать…
Это случилось в промозглом феврале 75-го. Он – заснул. Ему снился Суд. Впереди на возвышении сидел Судья: мрачный, огромный и угловатый. По правую руку от судьи сидел какой-то светлолицый человек с крыльями за спиной и свечением над головой, а по левую… Командир его карательной бригады, в которую он входил во время войны. У командира бригады теперь были рога на голове, а вместо стоп – копыта. «Все по канонам, как по книжке», – подумал Бюргер и ухмыльнулся, довольный остротой своей мысли и начитанностью.
А между тем Суд уже начался.
– Введите всех жертв подсудимого! – взревел Судья
И Бюргер увидел огромную толпу людей. Там были женщины, мужчины, старики, дети… Очень много детей. И самое страшное было то, что Бюргер их узнал. Да. Это были все, кого он убил во время войны. И это был его Суд – он теперь это понял. Его судили.
– Что будем с ним делать? Решение, естественно, буду принимать я – и только я – но, ради приличия, могу и ваши предложения выслушать.
Сказав это, Судья повернулся по очереди, сначала к Светлому, потом к командиру бригады Бюргера, который, по-видимому, к тому времени уже успел стать настоящим чертом. Или он всегда им был?
– Я предлагаю внезапную остановку сердца. Раз – и все… – Черт сладко зажмурился и даже замурлыкал. Придумывать сценарии смертей было для него любимым хобби.
– Думаю, дать возможность самому осознать, что он наделал… – Светлый задумался и заскучал.
– Нет, это все не то… Умирать ему еще рано, но отбывать наказание, ткскзть, пора уже сейчас, после смерти на него у непарнокопытных – он указал рукой на черта – другие планы…
Судья внимательно посмотрел на Бюргера, посчитал что-то в уме, чиркнул быстро закорючку в блокноте – потом оглядел толпу жертв подсудимого…
– Есть идея выбрать одного из вас проводником наказания, который будет являться подсудимому во сне каждую ночь, пока… Пока все вы его не простите. Так что, может быть, придется это делать вечно. Есть волонтеры?
Толпа людей стояла молча, потом начала постепенно гудеть – и наконец из нее вышла маленькая девочка – очень хорошенькая. За спиной у девочки стояла молодая женщина, по-видимому, ее мать.
– Я хочу. Можно?
– Конечно, можно! Как тебя зовут, малышка?
– Леся. Мне было 4 года, когда он меня застрелил в упор, вместе с мамой. Мы плакали, а он смеялся. Мою маленькую сестру мама отдала бабушке, ей удалось убежать с ней в лес. Сестра сейчас жива, у нее все хорошо. Он и их хотел убить, целился им в спины, но, почему-то, не спустил курок…
Мать гладила девочку по голове и шептала что-то ей на ухо.
– Не волнуйся, мамочка, я справлюсь. – ответила девочка. – Когда начинаем? – решительности девочки мог позавидовать любой главнокомандующий.
– Ну, раз так, то приступай немедленно! – судья улыбнулся девочке и стукнул своим молоточком по столу. – Так тому и быть! – рявкнул он, обращаясь ко всем присутствующим.
Суд постепенно превратился в какой-то пестрый комок, который кто-то быстро комкал, потом стало темно – а потом Бюргер проснулся.
Он лежал в больничной палате. Врач задавал какие-то вопросы, помнит ли он свое имя и кто он такой – да, он помнил. Он ответил. Оказалось, что он неделю назад упал в обморок, и с тех пор пребывал где-то между жизнью и смертью.
Жена плакала, дети балагурили, подшучивали над отцом, все как-то оживились – и Бюргер совсем забыл про свой сон. Напрочь. Ну – мало ли что может присниться? Ему иногда такая чушь снилась, что помнить все это было совершенно бессмысленно.
Но решение Суда, все-таки, вошло в силу – Бюргер понял это в первую же ночь.
Она к нему пришла – и стала говорить. Она рассказывала про себя, про маму, про маленькую сестру. Кем она хотела стать, когда еще была жива, в какие игрушки играла, о чем думала. Она говорила – а Бюргера разрывало изнутри. И каждый раз, когда он просыпался утром, он был растерзан в клочья.
Он уже привык. Он уже не боялся засыпать – напротив, принимал это, как должное. А она опять ему рассказывала про своих друзей, про день рождения лучшей подруги, про цветы, которые она собрала для мамы летом. Счастливые воспоминания чередовались воспоминаниями о страхе смерти. Как их с мамой куда-то повели, как маму заставили что-то копать. Как мама плакала, просила пощадить Лесю, говорила, что она еще маленькая… Как Бюргер смеялся…
Бюргер не мог понять, как он мог все это тогда делать. Может, им в еду что-то подмешивали? Ну, не может нормальный человек быть таким зверем…
Он привык к своему чувству вины, им была прошита вся его жизнь, как красной толстой нитью. Он научился с этим жить, и каждый вечер засыпал, понимая, что он это заслужил.
Так продолжалось каждую ночь, много лет. Но – внезапно все закончилось. Леся больше не приходила. Вместо того, чтобы вздохнуть с облегчением, Бюргер глубоко задумался – и решил выучить русский язык, поехать в Россию и найти сестру Леси.
Русский язык давался Бюргеру с трудом. Другая языковая группа,
