нервно ерзающий костлявый зад, под которым простыня сворачивается в трубку.
– Дедушка! Я же вас просила! – расстроенно говорит сестра. – Ну что же вы так?
На ее крик прибегает еще одна розовая девушка – почему-то розовый и голубой цвета очень популярны в отделении реанимации, а вот в обычных отделениях носят в основном белое и бледно-желтое.
– Давай бинты, – командует первая.
Через минуту дедушка-живчик уже привязан к кровати, а сестры проверяют узлы – прочно ли, не вырвется ли.
– Да развяжите! – нервничает дед. – Это ж неприлично!
– А вставать прилично? – сердятся сестры. – Мы же договаривались. Вам же нельзя вставать, дедушка! Вам и врач говорил…
– А если мне в туалет нужно? – дед уже злится. – Что ж мне, под себя ходить, что ли?
– Ну, под себя не нужно, – соглашаются обе розовые девушки. – Но у вас же катетер! А если что еще нужно, так вы только скажите, вам утку дадут.
– Позорище какое… – бормочет дед себе под нос и вдруг разражается воплем: – Хе-ена!
– Кого это он зовет? – удивляется одна розовая девушка и вопросительно смотрит на подругу.
– Да кто ж его знает! – пожимает плечами та. Ее униформа отливает лунным перламутром в холодном электрическом свете. – Может, сына? Гену какого-то…
Они уходят, а дед пытается вырваться из тугих петель. Он запрокидывает голову, шея его раздувается, напрягается, видны жильные синеватые веревки. Но все бесполезно. Сестры привязали надежно.
– Хена… да где же ты? – бормочет дед и вдруг проваливается в сон.
…Отец наш небесный!.. хлеб наш насущный дай нам на сей день… Спаси… сохрани… помоги…
***
На следующий день в реанимационный бокс робко входит кругленькая низенькая бабуся, по самые уши завернутая в голубую хламиду, которую выдают всем посетителям. Размер хламиды универсален, она годится и на двухметрового мужика с косой саженью в плечах, и на худенькую субтильную даму. Бабуся в этой хламиде смахивает на голубого колобка, но повеселиться в боксе некому, так что она благополучно катится к кровати дедушки-живчика.
– Пришла… – сердито бормочет дед. – А я уж зову, зову, а ты все никак не идешь!
– Так не пускали же! – оправдывается бабуся, и пухленькие щечки ее смущенно краснеют. – Это ж не простая палата.
– Ну да, строгого режима, – саркастически бурчит дед. Он явно всем недоволен, а больше всего ему не нравятся петли, туго охватывающие запястья и лодыжки. – Развяжи!
– А можно? – бабуся трогает пальцем петлю и морщится.
Она явно из тех нерешительных людей, которые опасаются принять на себя любую ответственность и легко следуют правилам, устанавливаемым кем-то. Но вот столкновение с двумя строгими правилами – с грозным супругом и больничными порядками – приводит ее в состояние ступора, и бабуся пугливо озирается, ища кого-нибудь, кто смог бы дать ей совет.
– У медсестры спросите, – шипят из-под кислородной маски с соседней кровати. – Но, если разрешат снять, смотрите в оба глаза: ему нельзя вставать. Потому и привязали.
Бабуся кивает головой и шепчет:
– Меня Леной зовут. Вы уж его извините, он у меня чисто как дите малое, ничего сам не может, все я ему нужна… – и тут же выкатывается из бокса на поиски медсестры.
Кислородная маска задумчиво кивает. Теперь понятно, что за Хена требовалась деду. Лена! Лену он звал. Но надо же как! Бабка выглядит совершенно забитой и робкой, а дед представляется уверенным в себе. А на деле, похоже, все наоборот. Интересно, может, именно в этом секрет их совместной жизни? Может, бабка – мудрейший психолог?
Баба Лена вкатывается в бокс в сопровождении розовой медсестры.
– Так я развяжу, ладно? – шепчет она.
– Конечно, но не отходите от него ни на шаг! – предупреждает медсестра. – Вот, можете взять стульчик, посидите. Покормите его, а то ж не ест, отказывается.
– Да-да, я тут принесла то, что он любит! – бабка показывает медсестре объемистую полотняную сумку, набитую баночками и свертками. Медсестра задумчиво копошится, доставая то одну баночку, то другую, заглядывает в пакетики, разворачивает хрустящие бумажки.
– Все свежее? – строго спрашивает она. Бабка делает большие глаза. Как вообще можно было подумать, что она принесла что-то несвежее?
– Только приготовила! – возмущенно шепчет медсестре. – Вот еще и остыть не успело!
– Ну ладно, – кивает медсестра, признавая бабкину правоту. – Так вы уж последите за ним.
– Конечно-конечно! – торопливо шепчет бабка и нервно оглядывается на грозного мужа. Она явно ждет, когда уйдет медсестра, и столь же явно опасается, как бы благоверный не испортил все, подав голос. Но он скромно молчит.
Наконец медсестра уходит, а бабка начинает суетиться вокруг дедовой кровати. Минута – и дед уже развязан, полусидит в кровати с подложенными под спину подушками. В руках у него толстая газета, на носу очки – он увлеченно читает, а бабка тем временем распаковывает баночки и пакетики, извлекает из бездонной полотняной сумки тарелочки и чашки.
– Открывай рот, – командует она, и дед послушно заглатывает ложку бульона, не отрывая взгляд от газеты. – Это ты как додумался вставать? Зачем? Сказали ведь, чтоб лежал. Ну вот все бы тебе людей беспокоить!
Она негромко отчитывает деда, не переставая кормить. Удивительно, но он не протестует, только иногда мычит, но тут же умолкает с очередной ложкой во рту. Бульон сменяется кусочками жареной рыбы и картофельным пюре. Пузатая бутыль наклоняется над чашкой:
– Тыквенный сок, – поясняет бабка, уловив дедов вопросительный взгляд. – Тут санитарки сказали, что у тебя проблемы.
– Это какие проблемы? – недоверчиво спрашивает дед. На сок он поглядывает с опаской.
– Вот такие! Говорят, что в сортир не ходишь!
– А как сходить, если они меня привязали? – дед возмущенно трясет головой.
– Лежа! – решительно кивает бабка. – Сказано – надо, значит – надо.
Дед покоряется и пьет сок.
Бабка права – с этим делом у деда действительно проблемы. Уже и зав обратил внимание. Утром, пролетая с обходом по боксам, притормозил около дедовой кровати:
– Стул был? – вопросил строго, листая историю болезни.
– Нет, – ответила молоденькая докторесса, отвечающая за деда. – Никак не сходит. Ну так он ведь и не ест ничего.
– Что значит – не ест?
– Не хочет, –
