Дядя Эн закончил жизнь в канале. Ему не повезло. Не заплатил нужным людям или, может, мало заплатил. Или они пытались купить его бизнес, и его не устроила цена. Или, может, дядю Эна сдали его же помощники. Все, что угодно, могло произойти. А может, несчастный случай, незапланированное убийство, может, всего лишь ограбление. Дядя Эн был неосторожен, вышел из дома без охраны. Хотя неосмотрительным дядю Эна не назовешь.
– Я плакала, когда узнала, что с ним случилось, – сказала Орикс. – Бедный дядя Эн.
– Почему ты его защищаешь? – спросил Джимми. – Он же таракан, червяк мерзкий!
– Я ему нравилась.
– Ему деньги нравились!
– Разумеется, Джимми, – сказала Орикс. – Всем нравятся деньги. Но он мог со мной сделать что-нибудь похуже, а не сделал. Я плакала, когда узнала, что он погиб. Плакала, плакала, никак не могла перестать.
– Что похуже? Что может быть хуже?
– Джимми, ты слишком переживаешь.
Детей вывели из комнаты с серыми матрасами, и Орикс больше никогда ее не видела. С большинством детей, которые там жили, Орикс тоже не встречалась. Их разделили, одни пошли в одну сторону, другие – в другую. Орикс продали человеку, который снимал кино. С киношником поехала она одна. Он сказал ей, что она очень красивая девочка, и спросил, сколько ей лет, но она не знала, что ответить. Он спросил, хочет ли она сниматься в кино. Она никогда не видела кино и не знала, хочет ли в нем сниматься, но человек спрашивал так, словно подарок обещал, и она ответила «да». Она уже разбиралась, когда от нее ожидается «да».
Человек повез ее куда-то на машине, где сидели другие девочки, три или четыре, Орикс их раньше не видела. Они переночевали в доме, в большом доме. Дом для богатых, обнесенный высокой стеной, с битым стеклом и колючей проволокой поверху. Они вошли в дом через ворота. А внутри густо пахло богатством.
– Как это – пахло богатством? – спросил Джимми, но Орикс не смогла объяснить. Просто учишься отличать «богатство». В доме пахло, как в лучших отелях из тех, где Орикс довелось побывать: разной вкусной едой, деревянной мебелью, лаком и мылом, все вперемешку. Где-то рядом, наверное, росли цветы, цвели кусты или деревья, потому что цветами тоже пахло. На полу лежали ковры, но дети по ним не ходили, ковры были в большой комнате, а дети прошли мимо и заглянули в дверь. Синий, розовый, красный – очень красиво.
Их привели в комнату возле кухни. Может, кладовка – или раньше была кладовка: пахло рисом и мешками из-под риса, а самого риса не было. Детей накормили – лучше, чем обычно, сказала Орикс, дали курицу, – и сказали не шуметь. А потом заперли. В доме были собаки, они лаяли во дворе.
Назавтра нескольких детей увезли на грузовике, в кузове. Там уже сидели две девочки, маленькие, как Орикс. Одну только что привезли из деревни, она скучала по семье и много плакала, беззвучно, пряча лицо. Их подняли в кузов грузовика и заперли, в кузове было темно и жарко, хотелось пить, а писать приходилось прямо в грузовике, потому что он не останавливался. Правда, где-то наверху было окошко, и воздух в кузов все же попадал.
Наверное, прошло всего несколько часов, но детям показалось, что гораздо больше, потому что было жарко и темно. Когда они доехали, их передали другому человеку, а грузовик уехал.
– А на грузовике были надписи? – Джимми взял след.
– Да. Красная надпись.
– И что там было написано?
– Откуда мне знать, – укоризненно ответила Орикс.
Джимми почувствовал себя идиотом.
– А картинка была?
– Да, картинка была, – ответила Орикс через некоторое время.
– Какая?
Орикс задумалась.
– Попугай. Красный попугай.
– Летящий или сидящий?
– Джимми, ты такой странный!
Джимми вцепился в этого попугая, как в спасательный круг. Всегда о нем помнил. Иногда попугай являлся ему во сне – загадочный, полный таинственных значений, символ вне контекста. Наверное, бренд, логотип. Джимми искал в Сети Попугая, компанию «Попугай», корпорацию «Попугай», Красного Попугая. Нашел Алекса, попугая с пробковым орехом, который говорил: «А теперь я улетаю», но от Алекса никакого толку – он другого цвета. Джимми хотел, чтобы красный попугай стал звеном между тем, что рассказывала Орикс, и так называемым реальным миром. Хотел пройтись по улице, вылезти в Сеть и – эврика: вот он, красный попугай, код, пароль, и многое наконец прояснится.
Здание, где снимали кино, находилось в другом городе или в другой части того же города, потому что город был очень большой, сказала Орикс. Комната, где жили девочки, была в том же здании. Они почти не выходили на улицу, разве что на плоскую крышу, когда кино снималось там. Некоторые из тех, кто приходил в это здание, хотели во время съемок находиться на крыше. Они хотели, чтоб их видели, и в то же время хотели спрятаться, а крышу окружала стена.
– Может, они хотели, чтоб их увидел Бог, – сказала Орикс. – Как думаешь, Джимми? Может, они перед Богом выпендривались? Мне так кажется.
У каждого имелись идеи, что должно быть в фильме. Такой или сякой фон – стулья или деревья, иногда нужны были веревки и крики, иногда туфли на каблуке. Порой они говорили: «Делайте, как я сказал. Я плачу…» – или что-нибудь в этом духе, потому что в фильмах у всего была цена. У каждого кивка, цветка, предмета, жеста. Если люди придумывали что-то новенькое, начиналось обсуждение, сколько это будет стоить.
– Вот так я узнала главное в жизни, – сказала Орикс.
– И что же ты узнала? – спросил Джимми. Ему не стоило есть пиццу и тем более курить траву: его слегка мутило.
– Что у всего есть цена.
– Не у всего. Так не бывает. Не купишь время. Не купишь… – Он хотел сказать «любовь», но умолк. Чересчур слащаво.
– Да, купить не можешь, но цена все равно есть, – сказала Орикс. – Она у всего есть.
– У меня нету, – Джимми пытался шутить. – У меня нет цены.
Ошибся, как всегда.
Сниматься в кино, сказала Орикс, значит делать, что говорят. Если хотят, чтобы ты улыбалась, надо улыбаться. Если хотят, чтобы ты плакала, надо плакать. Что бы ни требовали, все выполнялось беспрекословно: девочки боялись не выполнять. Они делали, что говорят, со всеми мужчинами, которые приходили, а иногда эти мужчины делали что-нибудь с ними. Это называлось снимать кино.
– Что-нибудь? Какое что-нибудь? – спросил Снежный человек.
– Ты знаешь, – ответила Орикс. – Ты видел. У тебя фотография есть.
– Я только это и видел, – ответил Снежный человек. – Только один, где ты снималась.
– Скорее всего, ты и другие видел. Просто не помнишь. Я могла выглядеть иначе, в другой одежде, в других париках, делать совсем другое.
– Что другое? Что они тебя заставляли делать?
