– Возможно, я сентиментален, – говорил он, а девочки не понимали и терялись. Еще ему нравились Фрэнк Синатра и Дорис Дэй. Орикс выучила все слова песни «Love me or leave me»[18] еще до того, как поняла, что они значат. – Спой нам джаз Деткилэнда, – говорил Джек, и Орикс пела. Джеку очень нравилось.
– Как его звали? – спросил Джимми. Вот ведь хряк этот Джек. Джек – хряк. Хряк Джек. Легче, если обзываться, думал Джимми. Он бы шею этому Джеку свернул.
– Его звали Джек. Я же говорю. Он рассказал нам про себя английский стишок. Джек пошел гулять на речку, у него большая свечка.
– Я имею в виду другое имя.
– У него не было другого имени.
То, что они делали, Джек называл работой. А их называл работящими девочками. Говорил: работайте с огоньком. Говорил: старайтесь, надо работать лучше. Говорил: подбавьте джазу в игру. Говорил: играйте по серьезу, иначе больно будет. Говорил: наддайте жару, лилипуточки, вы же умеете. Говорил: один раз молоды бываем.
– Это все, – сказала Орикс.
– Что значит – это все?
– Все, что было тогда, – ответила она. – Больше ничего не было.
– А как же… они когда-нибудь…
– Они когда-нибудь что?
– Нет, они не могли. Ты была слишком маленькая. Не могло быть такого.
– Пожалуйста, Джимми, объясни, о чем ты спрашиваешь. – Такая невозмутимая. Ему захотелось ее встряхнуть.
– Они тебя насиловали? – Он это еле выдавил. Какого ответа он ждал, что хотел услышать?
– Почему ты хочешь говорить об ужасных вещах? – спросила она. Голос чистый, словно из музыкальной шкатулки. Она помахала рукой, чтобы высушить ногти. – Нужно думать о прекрасных вещах, изо всех сил. В мире столько прекрасного, если оглядеться. А ты смотришь себе под ноги, Джимми, там ничего нет, кроме грязи. Это для тебя самого вредно.
Она никогда не скажет. Почему это сводит его с ума?
– Это ведь не настоящий секс, правда? – спросил он. – В фильмах – это ведь вокруг него только игра? Правда же?
– Джимми, ты же сам знаешь. Любой секс – настоящий.
Снежный человек открывает глаза, прикрывает, снова открывает и больше не жмурится. Кошмарная была ночь. Не поймешь, что хуже: прошлое, куда не вернешься, или настоящее, которое уничтожит, если вглядеться слишком пристально. А ведь есть еще будущее. Голова кругом.
Солнце уже над горизонтом, встает медленно, будто его рычагом поднимают; вокруг него неподвижно висят тонкие, словно размазанные по небу облака, розовые и сиреневые сверху, золотистые внизу. Волны волнуются – вверх-вниз, вверх-вниз. От одной мысли об этом мутит. Снежному человеку зверски хочется пить, у него болит голова, между ушами – ватная пустота. Через несколько минут его осеняет: у него похмелье.
– Сам виноват, – говорит он. Ночью он дурил: нажрался, орал, болтал, позволил себе тщетные роптания. Прежде у него бы не было похмелья от такой чуточки алкоголя, но он давно не тренировался и явно теряет форму.
По крайней мере, он не навернулся с дерева.
– Завтра будет новый день, – сообщает он розовым и сиреневым облакам. Да, но если завтра – новый день, тогда сегодня что? Точно такой же день, как всегда, только все тело – как один язык, обложенный с похмелья.
Длинная вереница птиц отделяется от опустевших башен – чайки, бакланы, белые цапли – и летит вдоль берега охотиться. В миле к югу отсюда – бывшая свалка, сейчас там постепенно образуется соляное болото, вокруг торчат полузатопленные дома. Туда и летят птицы – в рыбный город. Снежный человек наблюдает обиженно и завистливо: у них, блин, все замечательно, ничего их в этом долбаном мире не волнует. Жрут, орут, срут, спариваются – вот и все. В прошлой жизни он бы, наверное, ими любовался, изучал в бинокль, восхищался бы их грациозностью. Нет, вряд ли – не его стиль. Какая-то учительница в школе – Салли Как-бишь-ее, которая за природой шпионила, – гоняла их на так называемые полевые занятия. Поле для гольфа и пруды с лилиями служили им охотничьими угодьями. Смотрите! Видите вон тех милых уточек? Это дикие утки! Снежному человеку птицы уже тогда казались скучными, но он хотя бы не желал им зла. А сейчас ему бы пригодилась большая рогатка.
Он слезает с дерева, осторожнее, чем обычно: голова еще кружится. Он проверяет свою бейсболку, вытряхивает бабочку – явно прилетела на соль, – и, как всегда, мочится на кузнечиков. У меня появился распорядок, думает он. Распорядок – это хорошо. Кажется, его голова превращается в склад старых магнитов на холодильник, с нравоучительными надписями.
Он открывает тайник, вытаскивает темные очки без одного стекла, пьет воду из пивной бутылки. Ах, будь у него настоящее пиво, или скотч, или аспирин.
– Клин клином, – говорит он пивной бутылке. Нельзя заглатывать столько воды за раз, а то стошнит. Он выливает остатки воды себе на голову, достает вторую бутылку и садится, прислонившись спиной к дереву, ждет, пока успокоится желудок. Вот было бы у него почитать чего-нибудь. Почитать, посмотреть, послушать, изучить, составить. В голове болтаются лоскуты языка: мефитический, метроном, мастит, метатарзальный, моление.
– Когда-то я был эрудитом, – говорит он вслух. Эрудит. Безнадежное слово. Все, что он когда-то знал, – что это, зачем, куда оно девалось?
Вскоре он понимает, что проголодался. Что там съедобного в тайнике? Кажется, манго было? Нет, манго было вчера. От него остался только липкий пакет, кишащий муравьями. Еще есть энергетический батончик, но батончик жевать неохота, и Снежный человек открывает банку вегетарианских сосисок «Стройняшка» ржавым консервным ножом. М-да, не помешал бы новый. Сосиски диетические, бледные и неприятно мягкие – детские какашки, думает он, – однако умудряется проглотить. Если не смотреть, «Стройняшки» вполне терпимы.
Это белок, но их недостаточно. Мало калорий. Он выпивает теплую, безвкусную водичку из-под сосисок, в ней – убеждает он себя – наверняка полно витаминов. Или хоть минералов. Или еще чего. Он раньше знал. Что у него с головой? Перед глазами картинка: шея переходит в голову, как сток в ванной. Вниз по трубе стекают остатки слов, серая жидкость, в которой он узнает свои разжиженные мозги.
Пришло время взглянуть в лицо суровой действительности. Грубо говоря, он потихоньку дохнет с голода. Можно рассчитывать на одну рыбу в неделю, а эти люди все понимают очень буквально: то нормального размера рыбу принесут, то крошечную, сплошь из костей и плавников. Он знает: если не сохранять баланс белков с крахмалом и прочей дрянью – углеводами, или это и есть крахмал? – организм начнет растворять собственный жир, а потом мышцы. Сердце – это тоже мышца. Еще картинка: его сердце съеживается, пока не становится размером с грецкий орех.
