Он с трудом раскрывает глаза пошире и устремляет взгляд на дальнюю стену — за окнами без ставней сгущаются сумерки. Рядом с кроватью тумбочка. На ней — свёрнутый спиралью стетоскоп, и на краткий, но ужасный миг Леву кажется, что его поймали и препроводили в заготовительный лагерь. Отчаяние душит мальчика, и он погружается в туман — тот туман, что царит в его голове, мешая сны с бредом и насмехаясь над временем. Он плывёт сквозь эту пелену, пока вдруг не слышит…
— Когда он проснётся, узнай, как его зовут. — Теперь звучит другой голос. Более глубокий. — Совет не сможет предоставить ему убежище, не зная его имени.
Прохладные пальцы снова касаются его запястья.
— Постараюсь не забыть.
Он чувствует, как женщина наклоняется над ним. Слышит мягкий звук её дыхания. От женщины пахнет шалфеем и древесным дымом. Приятный запах.
— Теперь оставь нас, — говорит она.
Лев ощущает укол в плечо — что это? Дротик с транквилизатором? Нет. Мир перед его глазами расплывается, однако это уже не тот вязкий туман, в котором он пребывал раньше. Это уже больше похоже на нормальный сон.
Внезапно он оказывается во дворе, поблизости в яме валяется покрытый грязью чемоданчик. Видно, как за штакетником к нему осторожно, бочком, подбираются полицейские. Нет, не к нему — их интерес направлен на тощего мальчишку цвета умбры, стоящего с ним рядом. В руках СайФай держит горку драгоценностей — золотых цепочек и блестящих камешков всех цветов и оттенков. Он умоляет мужчину и женщину с кожей цвета сиены, которые стоят, уцепившись друг за друга, и взирают на него в ужасе.
— Пожалуйста, не расплетайте меня! — Голос СайФая хрипит, слова еле слышны за рыданиями. — Пожалуйста, не отдавайте меня на расплетение…
Прохладная рука касается щеки Лева, и воспоминание в один миг улетучивается. Он покинул СайФая несколько дней назад. Он теперь где-то в другом месте.
— Ты в безопасности, дитя, — уверяет его мягкий женский голос. — Открой глаза.
Он подчиняется и видит приятное, улыбающееся лицо. Широкие скулы, чёрные волосы зачёсаны назад, бронзовая кожа… Да она…
— …Притонщица! — выпаливает Лев и чувствует, как краска заливает лицо. — Прошу прощения… я не хотел… оно само выскочило…
Женщина усмехается.
— Старые слова живучи, — говорит она с бесконечным пониманием. — Нас ещё долго называли индейцами, после того как стало ясно, что к Индии мы не имеем никакого отношения. А выражение «коренные американцы», на мой вкус, всегда было каким-то чересчур снисходительным.
— Люди Удачи, — поправляется Лев. Он надеется, что его оскорбительное «притонщица» будет скоро забыто.
— Да, — подтверждает женщина. — Люди Удачи. Конечно, казино давно канули в прошлое, но, полагаю, прозвище было уж слишком громкое, вот и прилипло.
На шее у неё стетоскоп — тот самый, из-за которого он подумал, что угодил в заготовительный лагерь.
— Вы врач?
— Я целительница. И поэтому могу сообщить тебе, что твои раны и порезы заживают, отёк на запястье спадает. Не снимай повязки, пока я не разрешу. Тебе не помешало бы набрать несколько фунтов, но, думаю, с этим проблем не будет, стоит только тебе попробовать, как готовит мой муж.
Лев насторожённо наблюдает, как она присаживается на краешек его кровати и внимательно всматривается в его лицо.
— А вот твоё душевное состояние, дитя, — совсем другой разговор.
Он уходит в себя, и губы целительницы печально поджимаются.
— Целители знают, что выздоровление требует времени, и один человек поправляется быстрее, чем другой. Скажи мне только одну вещь, и я оставлю тебя в покое.
Он застывает в тревоге.
— Что?
— Как тебя зовут?
— Лев Калдер, — говорит он и тут же раскаивается, что не сдержался. С того дня, когда Коннор вытащил его из лимузина, прошло почти три недели, но власти всё ещё ищут его. Одно дело странствовать с СайФаем, но сказать своё настоящее имя доктору… А что если она донесёт на него Инспекции по делам молодежи? Он думает о своих родителях и уготованной ему доле, которую отверг. Неужели он когда-то хотел, чтобы его расплели? Неужели собственные родители заставили его этого хотеть?! Мысль об этом наполняет его злобой, направленной на всё и вся. Он больше не десятина. Он теперь беглец. Значит, надо научиться мыслить как беглец.
— Что ж, Лев, мы подали заявку в Совет племени с просьбой, чтобы тебе разрешили остаться здесь. Тебе совсем не обязательно рассказывать о том, что с тобой произошло — я и так уверена: тебе пришлось несладко. — Её глаза проясняются. — Но мы, Люди Удачи, верим в удачу, верим в то, что каждый заслуживает второго шанса.
Он стоит в дверях и смотрит на спящего мальчика. Гитара на спине нагрелась на солнце, струны всё ещё звенят.
Он ничего не имеет против того, чтобы посидеть здесь, хотя уходить из лесу было жалко. Время, когда он может вторить звукам дрожащих листьев, закручивающихся вихрями столбов пыли и приходящих с гор могучих ветров, для него неоценимо. Есть что-то радостно-успокаивающее в том, чтобы претворять природу в музыку: соединять в аккорды голоса желтоголовых дроздов, луговых собачек и диких кабанов, привносить их в каждую сыгранную им мелодию.
Уил взял с собой в лес остатки пирога с черникой, который испёк папа. Уна принесла немного сушёного лосиного мяса и термос с горячим шоколадом, заправленным корицей. Она присела рядом с Уилом под раскидистым дубом и слушала, как он играет. Правда, она ушла, когда он ещё не закончил, но ничего не поделаешь — настала её очередь убирать в мастерской.
Его гитара всегда грустит, когда с ним нет Уны.
Мальчик-беглец, которого мать Уила взяла в их семью, уже целые сутки как пришёл в себя, но так и не встал с постели — даже поесть не спустился. Папа предложил принести его к столу на руках, но мама возразила, сказав, что мальчику просто нужно больше времени.
— Не стоит так привязываться к беглецам, — сказал ей отец. — Они никогда не остаются надолго, да к тому же вечно так озлоблены, что забывают даже поблагодарить.
Но ма не обращает внимания на его ворчанье. Она взяла мальчика под свою защиту — и точка.
Уилу непонятно, как беглец может спать, когда солнечные лучи бьют ему прямо в лицо и над долиной разносится шум идущих в посёлке строительных работ. Грудь мальчика поднимается и опадает, а ноги подрагивают под одеялом, словно он бежит. Ничего удивительного — скрывающиеся от закона очень хорошо умеют бегать. Иногда Уилу кажется, что это единственное, что они умеют.
Уил убеждён — мальчик обретёт душевный покой. Дикие животные, гремучие змеи, беспризорные подростки — все успокаиваются в его, Уила, присутствии, даже когда гитара просто висит у него за спиной — должно быть, в предвкушении того, что сейчас услышат. Хотя Уил и сам лишь подросток, но душа у него старая и мудрая, как у его деда-сказителя, от которого он унаследовал свой дар.
