— Вы поймите, Корчмарь отправляет лишь тех, кто уже проделал, так сказать, последний путь. Отпил свое из правого крана. Заметьте, добровольно. Но и по необходимости. А как же иначе, — доброжелательно улыбнулся Месопотамский.
— Палыч, придержи язык, — вдруг строго приказал редактору Гаврилюк и произнес как раз то слово, которое успело уже набить оскомину инженеру: — РАНО!
— Ну, рано так рано. Поговорим о чем другом. — Как бы согласился на компромисс Яромир. — А скажите, пожалуйста. Часто приходится хоронить?
Вместо Гаврилюка, однако, опять встрял в разговор Евграф Павлович:
— Тут понимаете, какая штука. Как заметил в свое время Шекспир, который Вильям, «кто умер в этом году, избавлен от смерти в следующем». В том смысле, что похороны иногда понятие относительное. Все дело в памятнике.
— Вы имеете в виду, на здешнем кладбище мертвецы могут и ожить? — в свою очередь с улыбкой осведомился Яромир, принимая теперь весь разговор не более чем за чистейшей воды розыгрыш.
— Мертвецы ожить никак не могут. Ибо они покойники, — нравоучительно пояснил Месопотамский, — но к самим похоронам это имеет малое отношение.
— У вас что же? Хоронят заживо? — удивился неподдельно Яромир, и в нем опять пробудились подозрения и беспокойства.
— Зачем же заживо? Временно, и то не всякого, — веско сказал Евграф Павлович, загреб к себе тараканьими ручонками бутылку с ромом. — Вы бы угостились нынче, а завтра и отоспались бы. На работу вам только к вечеру.
Яромир заколебался, припомнив данный самому себе твердый зарок не употреблять никакого алкоголя крепче пива. Сомнения его развеял Гаврилюк:
— Не бойтесь, не сопьетесь. Матрена не даст. И от похмелья ее чаек — первейшее средство. Так что пейте, не портите компанию. — Заведующий толкнул по столу в сторону инженера пустой стакан. — Если брезгуете из горла, вот вам и посуда. На Месопотамского не обращайте внимания: дикий человек, газетная душа, что с него взять? И не беспокойтесь, вас я погребать не собираюсь, ни сейчас, ни в отдаленном будущем. Не моя это забота.
— Это отчего же? Или заводские сторожа существа бессмертные? — более для смеху, чем всерьез, спросил у заведующего Яромир. Он все-таки принял граненый стакан и бутылку и теперь тщательно перемешивал горячий чай с черным ямайским ромом. Неизвестно зачем.
— Не бессмертные. Но и в городе не умирают. Даже если прожили в нем большую часть жизни, — ответил Гаврилюк и отстраненным взором посмотрел на ружье, висевшее на стене. Будто наводил на некие мысли. — Умирать сторожа всегда уходят в иное место. Кто домой, а кто — куда глаза глядят.
— И прежний сторож, который Доктор? И он тоже? Уйдет, куда глаза глядят? А как же пенсия? — спросил Яромир, отпил приготовленное им пойло. Ром оказался первый сорт, и без всякого чая был бы хорош.
— Ох, не напоминайте мне об этом фигляре! — пренебрежительно скривился Гаврилюк. — Вот уж кого я ни за что хоронить не стану, так точно его побирушеское сиятельство!
Не успел Яромир спросить «почему?», как опять в разговор встрял главный редактор Месопотамский:
— Брось, Анастас! Это жестоко… Ах, какой человек был прежде! Какой человек! Несчастный, да. — И Евграф Павлович сочувственно всплеснул тонкими дамскими руками.
— Зато теперь счастья у него полные карманы! Сами виноваты, — хмуро, но и беззлобно, будто констатируя общепризнанный факт, произнес Гаврилюк. — Именно подобные тебе, Палыч, его и довели до ручки своей сердобольностью. Кто печатал портреты в полный рост чуть ли не каждый день, еще и на первой полосе? Не ты ли? Мне что, мое дело постороннее, но даже и Корчмарь к нему с осуждением.
— Оно, конечно. Раз Корчмарь. — Редактор вздохнул, украдкой потянул от Яромира бутылку с ромом. — Но и ты, Анастас, уж не обессудь, вечно смотришь на Доктора, словно жаба на муху. А права такого не имеешь!
Яромир из перепалки двух приятелей ничего не понял, как ни старался. Зато отметил одно любопытное обстоятельство. Мнение демонического купидона Костика отчего-то было весьма важным и в чем-то решающим для обоих. Кто же он такой, на самом деле, загадочный Костик-Корчмарь, бессменный бармен «Любушки»? Яромир предписал это выяснить непременно. Хотя бы и со временем. А пока поинтересовался, для уяснения полноты бытописания города Дорог:
— Скажите, а некоторые, э-э… странности здешнего существования не встречают ли сопротивления со стороны властей, к примеру губернских?
— Эко куда вы, голубчик, загнули! — присвистнул Месопотамский. — Никакие власти, ни губернские, ни фискальные, ни тем более полицейские, город наш не имеют в виду.
— Как так? Населенный пункт значится на карте. Стало быть, входит в государственную систему управления. На региональном уровне, — припомнил Яромир телевизионно-экранное выражение.
— Входит-то он входит, да только город сам по себе, и власть ваша сама по себе тоже. Ни мы их, ни они нас не трогают. Точнее, не обращают внимания, — как бы вскользь, будто о пустяке, заметил Евграф Павлович.
— Так не бывает, — с укоризной ответил ему Яромир, чувствуя — его нехорошо разыгрывают.
Но тут вмешался Гаврилюк и выдал довольно раздраженным тоном тираду:
— Не то что бывает, а так оно и есть! Пожалуйста, в город любому доступ свободный. Однако столпотворения не наблюдается. А почему? А потому. К нам без нужды не ходят. И не ездят тоже. Поясню для наглядности: вы москвич?
— Допустим. Москвич, — с вызовом ответил инженер, да и чего стесняться: москвич, и притом коренной. Конечно, не во всякой провинции жалуют столичных жителей, но и таиться он не собирался.
— Очень хорошо. А скажите-ка мне, господин москвич, для начала, где находится памятник первопечатнику Федорову и кто именно автор данного скульптурного произведения? Можно лишь по фамилии.
— Ха, тоже мне! — с долей снисходительности начал было Яромир отвечать на пустяковый будто бы вопрос, но тут же осекся. А правда, где? Забыл начисто. Не говоря уж о скульпторе, имени которого инженер вовсе не знал. — Ну, Федоров, то есть памятник. Он… Он…
— На Охотном ряду, возле Третьяковского проезда, — тихо подсказал ему Месопотамский.
— Да, точно! Я ведь раз сто мимо ходил! — Яромир хлопнул себя ладонью по губам, будто наказывал. — Надо же, не обращал внимания!
Гаврилюк недобро посмотрел на него:
— А фамилия автора — Волнухин, одна тысяча девятьсот девятый год. Вы и слыхом не слыхали, хотя человек интеллигентный, пусть даже из технической области. Вот и с городом Дорог та же история, будто бы мы есть, а вроде и в дымовой завесе существуем. Как памятник Федорову. Не отсвечиваем, и ладно.
