сел рядом с ним. Затем мягко заговорил – доброжелательно и серьезно, – положив руку ему на плечо.
– Но, дорогой мой мальчик, – сказал он без тени критики, – не стоит полностью давать себе волю. Это порочные мысли, поверьте мне. Все частности важны – здесь и сейчас, – духовно важны, если такой термин предпочтительнее. Лишь обозначения переменяются от века к веку, вот и всё. – Затем, поскольку ответа не последовало, он добавил: – Держите себя в руках. Ваш опыт имеет чрезвычайно важное значение, а возможно, и ценность, причем не только для вас самих, но и… э-э… для других. А то, что случилось этой ночью, стоит записать, если вы способны сделать это, не погружаясь в описание всей душой без остатка. А некоторое время спустя, надеюсь, вы найдете в себе силы рассказать мне немного подробнее… – Совершенно очевидно, что в его душе боролась острая потребность знать с желанием защитить, исцелить, предотвратить опасность. – Если бы я был уверен, что вы в достаточной мере восстановили контроль, я мог бы взамен рассказать о результатах своего исследования некоторых случаев в клинической практике, которые, видите ли, могли бы пролить дополнительный свет на… на ваш удивительный опыт.
О’Мэлли так резко повернулся, что сигарный пепел упал ему на одежду. Наживка была очень заманчивой, но пока былое доверие к доктору еще не восстановилось.
– Я не могу обсуждать то, во что верю, абстрактно, как вы, – через некоторое время с горячностью заговорил он. – Для меня это слишком реально. Ведь бессмысленно обсуждать с рациональной точки зрения то, что любишь, верно? Теперь все кругом спорят, умствуют, строят гипотезы, никто не верит. Дай вам волю, вы изъяли бы мою веру и заместили бы ее какой-нибудь несчастной научной формулой, ошибочность которой доказало бы уже следующее поколение. Помните историю с N-лучами [31], открытыми кем-то из вас?
Их ведь, как выяснилось, не существовало вовсе. – Он рассмеялся. Затем его раскрасневшееся лицо снова стало серьезным. – Верования глубже открытий. Они вечны.
Шталь посмотрел на него с восхищением и подошел к письменному столу.
– Я гораздо в большей мере на вашей стороне, чем вы думаете, – сказал он примиряюще. – Лишь сильнее раздвоен, вот и всё.
– В духе современности! – воскликнул ирландец, только теперь заметив пепел, попавший на одежду, и принявшись его энергично стряхивать. – Вы всё объясняете с материалистической точки зрения, забывая, что постоянно движущаяся материя – наименее реалистичное из всех представлений.
– У нас с вами различная подготовка, – перебил его Шталь простым замечанием. – Я пользуюсь иными терминами, выражаю свои мысли по-иному. Но в основе мы не настолько отличаемся, как вам представляется. Наш вчерашний разговор доказывает это, если вы не запамятовали. Именно такие люди, как вы, снабжают таких, как я, материалом, помогающим продвигаться в их рассуждениях, или умствованиях, как вы с пренебрежением говорите.
Эти слова смягчили ирландца, хотя некоторое время он еще сопротивлялся. И доктор не мешал ему выговориться, понимая, что без этого приятель не успокоится. О’Мэлли не особенно заботился о выражениях, но Шталь не прерывал и не уточнял: нелегко было выразить сокровенную веру современным языком. Впрочем, это не останавливало ирландца, и он рассказал о многом. То, что Шталь, не разделяя его убеждений, всё же понимал его, сильно воодушевляло. Не раз О’Мэлли запутывался по ходу рассказа и начинал тонуть, но доктор каждый раз помогал ему вновь обрести опору под ногами.
– Возможно, самая большая разница между нами заключается в том, что вы бросаетесь вперед, не раздумывая и пропуская по дороге многие важные детали, а я поднимаюсь медленно, считая ступени и ставя ногу только тогда, когда убеждаюсь, что очередная ступенька не провалится. Вначале я не доверяю и подвергаю сомнению, но если ступенька выдерживает такое отрицание, значит, она надежна. Я воздвигаю леса. Вы летите вверх.
– Летать быстрее, – вставил ирландец.
– Но это подходит немногим, – последовал ответ, – а по лесам могут забраться все.
– Несколько дней назад вы говорили о странных вещах, – без обиняков сказал О’Мэлли, – причем вполне серьезно. Пожалуйста, расскажите об этом подробнее. – Ему хотелось отвести разговор от своей персоны, чтобы не выдать себя полностью. – Вы говорили о том, что Земля живая, что она живое существо, а ранние легендарные формы жизни могли быть ее эманациями, проекциями, отсоединившимися фрагментами ее сознания или чем-то в этом роде. Могут ли существовать люди, которые на самом деле такие дети земли, плоды ее страсти, Космические Существа, как вы намекали? Этот предмет меня глубоко интересует.
Казалось, доктор Шталь не может решиться.
– Для меня это всё не внове, конечно, – настаивал ирландец, – но мне хотелось бы знать больше.
Шталь всё еще колебался, но наконец медленно начал:
– Порой я высказываю не совсем обдуманные наблюдения. Скорее всего, лучше пока не обращать на них внимания и забыть.
– Помилуйте, отчего же?
Ответ был хорошо рассчитан, чтобы подстегнуть его аппетит.
– А оттого, – сказал доктор, подойдя вплотную и наклонившись к нему, – что с такими мыслями опасно заигрывать, это опасно для человечества в его современном состоянии, тревожит душу и потрясает самые основы душевного здоровья. – Он пристально поглядел на О’Мэлли и добавил чуть мягче: – А ваше сознание, как мне кажется, уже двинулось по их следу. Понимаете вы или нет, но в вас живет страстное желание, способное реконструировать эти сущности, сделать реальными для вас, если вы вырветесь.
О’Мэлли сияющими глазами вгляделся ему в лицо.
– Реконструировать… сделать реальными… если я вырвусь! – повторил он, заикаясь, боясь выказать снедавший его огонь, что могло заставить собеседника остановиться. – Вы, конечно, хотите сказать, что тот Двойник внутри меня тогда вырвется и построит собственный рай?
Шталь мрачно кивнул:
– Вызванный к жизни интенсивностью вашего желания. – И, помолчав, добавил: – Начавшийся уже у вас в душе процесс тогда завершится.
Ах вот оно! Доктору явно хотелось услышать от него рассказ о том, что произошло в каюте.
– Временно? – спросил ирландец, затаив дыхание.
Не получив ответа, он повторил свой вопрос.
– Да, временно, – сказал Шталь, снова повернувшись к своему столу, – если только… желание не будет слишком сильным.
– И тогда…
– Тогда пути назад не будет. Потому что оно увлечет за собой всю личность без остатка.
– То есть душу?
Шталь склонился над своими книгами и записями.
Ответ прозвучал еле слышно:
– Тогда – смерть!
Произнесенное шепотом, это слово будто повисло в густом воздухе перегретой на солнце каюты.
Однако шепот был едва слышен, поэтому ирландец не был уверен, слышал ли он его на самом деле или оно сгустилось у него в мозгу. Лишь, уловив некий живой ток мыслей доктора, понимал, что это отделение жизненно
