Катарина посмотрела на мужчину.
– Все самое вкусное для дамы. Мне же – кусок мяса. Просто целый кусок мяса.
– Это называется бифштекс, сэр.
– Да, конечно, я знаю. И бутылку красного сухого вина.
Катарина чиркнула в блокноте и поплыла распоряжаться на кухню. Ну и забавная парочка! Абсолютно разные внешне, они были похожи друг на друга тем, что отличны от всех остальных. Однако, в чем именно это отличие, хозяйка "Райских кущ" сказать не могла.
Большая Катарина не любила загадки. Она была любопытна, но чисто житейским любопытством. Мистика не для нее. В мире Катарины Дэвис все объяснимо и рационально. Конечно, она хочет знать, кто с кем спит, где прячется этот ублюдок Грендель (О, у нее есть несколько версий! И если бы полиция удосужилась поинтересоваться... Но нет, копы в этом городе не способны найти даже пистон засунутый им в трусы!), ну и еще изредка ее занимает вопрос, к кому сегодня зайдет Иванов. Все же "необъяснимые явления" и "парадоксальные загадки" могут не беспокоиться, – Большой Катарине до них дела нет.
Так вот над этой парочкой будто витало облако "нерациональности" и "необъяснимости". Катарина раздумывала над этим, когда появилась Марика:
– Там Фил пришел, говорит, дождь будет.
– Скажи Сильверу, чтобы дал ему мяса. Только свежего, от замороженного у него зубы ноют, он мне в прошлый раз жаловался... Хотя, ладно, я сама выйду, перекинусь с ним парой слов. А ты обслужи третий столик.
– Ты выбрал этот городок... – Лиля посмотрела в окно, оглядела зал.
Четыре столика в кафе было занято: высокий брюнет и русоволосая девушка только пришли и делали заказ; за столиком у окна вели оживленную беседу два подвыпивших типа (один – в помятом костюме-тройке, а второй чуть ли не в телогрейке); напротив – рыжеволосый папа угощал мороженым не по возрасту серьезную дочку.
– ...почему? Я добиралась сюда двумя самолетами и поездом.
– Жаль, что мы не можем летать, да?
– Ты так захотел.
– Поэтому есть самолеты.
Она сострила рожицу в ответ.
Они помолчали. И вдруг спросили одновременно:
– Ты скучаешь?
Он улыбнулся, она откинулась на спинку стула:
– Отвечай первым ты!
– Хорошо. Ты спрашиваешь, скучаю ли я по миру, где дети подчиняются приказам? Скучаю ли я по войне, в которой мы заведомо должны были проиграть? Нашими игрушками были машины-монстры. Наши матери умерли, чтобы дать им жизни, а родной отец каждый день посылал меня на смерть... Нет, я не скучаю.
– А я да.
– Лиля, на самом деле ты не скучаешь. Это просто ностальгия по твоему детству. По нам, какими мы тогда были. Ты была ребенком...
– Я ведь смогла родить, а ты – зачать.
Казалось, он немного смутился, затем бросил взгляд за окно и ответил:
– Да, чудесное дитя.
– Чудесное? Ты хоть иногда смотришь вечерние новости?
– Вспомни новости из нашего детства.
Она замолчала, подошла официантка и стал выставлять заказ.
– Ты просила вкусное, а тебе принесли все меню по списку!
– Ну, какой хозяин признается, что в его меню есть что-то невкусное? И я буду есть с удовольствием, ведь платишь-то ты!
Она с аппетитом приступила к трапезе.
– А вот ты изменилась, – сказал он.
– Мм?
– Ты улыбаешься, смеешься, хорошо ешь. Этот мир для тебя.
Она покачала головой:
– Нет, это я для него. Так же как и ты, папочка.
– По крайней мере, у тебя есть еще дети. Настоящие дети. А у меня только это, – он развел руками вокруг.
– Все дети этой планеты – твои дети, Алекс.
Он промолчал.
– Мы с Дэвидом решили завести третьего.
– Ты прирожденная мать.
– Скорее, у меня на роду было написано стать матерью.
– Как дела у Дэвида?
– Его повысили. Он хочет купить нам новый дом.
Глотнув вина, она посмотрела прямо в глаза мужчине:
– Говорит, я кричу по ночам.
Алекс отвел взгляд.
– Это наше прошлое...
– Нет, это не прошлое. Ночью я чувствую боль своего ребенка. Каждую смерть, каждый взрыв.
Лицо молодой женщины застыло. Алекс вздрогнул: Лилит вернулась. Он вспомнил ее красные глаза и белые волосы; он вспомнил ее холодное "Так точно!"; вспомнил, что машина, в которой она сидела, казалась человечнее ее самой.
Лилит, девочка-солдат с бесстрастным лицом и бесстрашным взглядом. В ее сердце был долг, в голове – приказ. Она убивала и была готова умереть. Она стала матерью.
Но тут взгляд женщины потеплел, губы дрогнули в улыбке, лицо ожило:
– Алекс, а помнишь мушмулу?
– Лиля, сколько можно вспоминать об этом?
– Ты ненавидел мушмулу и сделал так, что в этом мире ее нет. Это так... так по-детски!
– Но я ведь и был ребенком! И ты тоже ненавидела мушмулу. Ее все ненавидели, а нас пичкали ею каждое утро. Бррр!
Он сел на стуле прямо, вытянул вперед руку и торжественно провозгласил:
– Дети этого мира избавлены от мушмулы!
– На ее место пришли овсянка и шпинат.
– Свято место...-Алекс вздохнул: – Но, согласись, мушмула в сто раз хуже овсянки!
– А Хелене она нравилась.
– Хелена всегда была сумасшедшей, ты же знаешь.
– Я ведь видела ее. Около полугода назад.
Алекс уставился на нее. Он был напряжен, но молчал. Лиля понимала, почему он так испытывающе с надеждой смотрит в ее лицо. Она сама так же трепетно вглядывалась в лицо Хелене на той идиотской вечеринке в Нью-Йорке, куда притащил ее Дэвид.
– Она теперь известная журналистка. И все такая же сумасшедшая.
Алекс молча не сводил с нее глаз. Лиля ковыряла десерт маленькой ложечкой.
– Ты помнишь, как она спасла нас в том пекле под Катаром? Господи, а как она все время кричала на тебя!
Алекс пошевелился:
– Лиля...
– Нет. – сказала она с внезапно затвердевшим лицом: – нет. Она не помнит ничего. Думаю это был сознательный выбор, Алекс... она столько всего пережила... но все же жалко. Что мы одни тут. – Лиля отвернула лицо в сторону.
Алекс опустил плечи и откинулся на спинку. Грустно посмотрел на Лилю.
– Мы не одни. У них другая жизнь, это правда. Но они живут, и это ты им дала такую возможность.
Лиля повернулась к нему, в глазах стояли слезы.
– Она ненавидела меня, помнишь?
– Она всех ненавидела. Я был между вами, как между молотом и наковальней.
– А теперь мы так мило болтали с ней, окруженные светским обществом с коктейлями в руках.
– Мы и делали все ради этого.
– Но все-таки она осталась собой. Когда какой-то кретин сказал ей что-то о ее последней работе, она кинула в него вилку! Представляешь? Вилка воткнулась в дверь в двух сантиметрах от его лица.
