Ознакомительная версия.
Я и правда так думаю. Но конечно, совсем не из-за книжек.
* * *
– Я даже не знаю, – говорит Эрик, – что меня потрясло больше. Вот эта нелепая хозяйственная сумка с взрывчаткой, совершенно невозможная у нас, да еще и в первый день ярмарки, когда все… Нет, слушай, нет! У нас нет террористов. И взяться им неоткуда. И делать им тут совершенно нечего, и требовать нечего, и запугивать некого, это бессмысленно, ну сама подумай. Только не у нас!
– Только не у нас, – эхом повторяет Таня.
Эрик ее не слушает. Ему надо выговориться.
– …или то, что она так и не взорвалась, – говорит он. – Под сценой же лежала! Под самой сценой. А там такие пляски были, по сценарию и сверх него, когда публика полезла с актерами обниматься, и детишек фотографировать на руках у чертей… Нет, слушай, ну нет же! Ничего такого быть не могло!
– Конечно не могло, – соглашается Таня. – Поэтому и не случилось, что не могло… Эй, ты чего так смотришь? Оно уже не случилось, раз и навсегда, это неотменяемо. Все хорошо. И ты давай, прекращай.
– Тебе легко говорить, – огрызается Эрик. – Ты весь вечер тут сидела, в фейсбук тупила, или не знаю, куда еще…
– В фейсбук, конечно, – соглашается Таня. – Ничего не попишешь, кто-то должен дежурить по отделению. В смысле, сидеть здесь, пыриться от скуки в планшет, ставить лайки кому ни попадя, болтать со старым приятелем и выбирать себе сумку, пока герои вроде тебя спасают мир.
Ссыльный пятнадцатый принц
– Такая ерунда, – говорит Кит. – Такая ерунда творится, господи боже ты мой. Налей-ка мне рому. Нет-нет-нет, ты левой рукой налей. Она у тебя тяжелая, я же помню.
Я открываю рот, чтобы сказать: «Вот именно», подразумевая: «Зачем тебе?» – но Кит упрямо мотает головой.
– Давай-давай. Я не был пьян уже много лет. И вовсе не потому что воздерживался. Просто перестал хмелеть, ни черта меня не берет. Твоя левая рука – моя последняя надежда. Очень хочу расслабиться и все рассказать. Тебе. Сейчас. Наливай.
– Мне тогда было тринадцать лет, – говорит Кит. – И меня внезапно пригласили на день рождения две самые красивые девчонки в классе… Нет, не о том думаешь, мне не пришлось выбирать, к кому пойти, они были сестры-близнецы и праздновали вместе. Наира и Марина. Я никак не мог решить, кто из них нравится мне больше, они же были совершенно одинаковые, смуглые, черноглазые и кудрявые, только одна с челкой, а вторая без, но тоже, знаешь, поди разбери, как лучше. Такие красивые, ты не представляешь! Впрочем, я уже тоже не особо представляю. Столько лет прошло, встречу на улице – не узнаю. Ну или узнаю, черт меня разберет. Неважно. Важно, что было тогда. Самые красивые девчонки в классе пригласили меня на день рождения. Я сперва поверить не мог. Вообще-то они пол-класса пригласили, но тогда я об этом как-то не думал. Главное, что меня тоже позвали. Я все боялся, что в последний момент именинницы передумают, скажут: «Ой, нет, знаешь, не приходи, мы тут подсчитали, что стульев на всех не хватит». Но они не передумали.
– Я так готовился, – говорит Кит. – Во-первых, подарки. Надо же было что-то им подарить. Я голову сломал, так ничего и не придумал. Родители меня карманными деньгами не баловали. Не то чтобы из принципа, просто сами вечно сидели на мели. А вместо фамильных драгоценностей у меня была коллекция значков, которую начал собирать еще папа, а я подхватил эстафету. Я очень дорожил значками, но с радостью отдал бы девчонкам хоть все, если бы не понимал, что любую коллекцию интересно собирать, а не получить сразу готовую. И книги мои, старые, зачитанные, для подарка совершенно не годились. Только сборник поэм Байрона был более-менее новый – ладно, предположим, это один подарок. А второй? И тут папа неожиданно согласился помочь. Сел и нарисовал за один присест два натюрморта, пионы в вазе для Марины, ирисы для Наиры. Очень самоотверженный поступок! По-моему, он больше никогда в жизни цветы не рисовал, ни до, ни после. Ну, может, по заданию, когда в художке учился, но это не в счет… В общем, с подарками мы разобрались. И тут внезапно выяснилось, что мне не в чем идти на праздник. Ну, то есть, у меня, конечно, были штаны. Школьные. Целых две пары, новые и старые. Из старых я вырос, но их еще вполне можно было носить, когда новые отправлялись в стирку. Меня они вполне устраивали, вернее, я вообще не думал о штанах, не голым хожу, и ладно. Но тут вмешалась мама. Какой кошмар, ребенку не в чем пойти в гости к девочкам! И отдала мне свои летние джинсы. Сказала, все равно они на ней плохо сидят, и перешила на меня. Это были первые джинсы в моей жизни. Светло-голубые. Wrangler. Примерив их и поглядев на себя в зеркало, я, можно сказать, потерял невинность – в том смысле, что с тех пор мне больше никогда не было пофиг, как я одет. Налей-ка мне еще. И себе тоже. Мы приближаемся не то чтобы к кульминации, но к самой трагической точке повествования. Я бы с радостью пропустил этот эпизод. Но все равно расскажу, потому что он очень важный. Смыслообразующий. Сейчас поймешь.
– Я был бы не я, – говорит Кит, – если бы по дороге в гости не вляпался в лужу. Какой-то идиот на мопеде гнал прямо по тротуару, я едва отскочил, потерял равновесие, и привет. Остался с мокрой задницей и разбитым сердцем. Ужасное сочетание. Врагу не пожелаю. Конечно, сперва я решил никуда не ходить. Какой может быть день рождения, когда ты натурально, не метафорически сел в лужу? И был при этом не в серо-бурых школьных штанах, с которыми что ни делай, хуже уже не станут, а в светло-голубых джинсах, прекрасных как сон кинозвезды. И теперь они выглядят примерно так, будто ты обоссался, только еще хуже. Потому что промокли даже не до колен, а вообще целиком… Что? Нет, вернуться и переодеться я, конечно же, не догадался. Чтобы придумать, как исправить ситуацию, надо осознавать ее подлинные масштабы. А когда возводишь мелкую неприятность в ранг катастрофы, выхода не найдешь, даже если он очевиден.
– Если бы не папины натюрморты, – говорит Кит, – я бы точно никуда не пошел. Какой уж тут день рождения, какие Марина с Наирой, вернусь домой, лягу и умру от отчаяния. Но папа рисовал, старался. И хорош я буду, если принесу картины обратно, скажу: «Не пригодились». Поэтому надо идти и дарить. Я решил: ладно, поставлю картины у двери, позвоню и убегу. И никто не успеет увидеть мои позорные штаны. А потом весь вечер будут гадать, от кого такой таинственный подарок, и завтра в школе я может быть даже признаюсь, скажу, что хотел удивить – отличный план! Только я не учел, что у именинниц сломается домофон, и им придется по очереди дежурить у подъезда, встречать гостей. А когда я понял, что на крыльце стоит одна из сестер, было уже поздно поворачивать назад. И я пошел к ней в своих грязных, мокрых штанах, в каждой руке по картине. Думал: «Ну все». А потом вообще ничего не думал, так мне было стыдно. Ждал: вот сейчас она засмеется. Но она не смеялась, и так было даже хуже. Совсем невыносимо.
Ознакомительная версия.