Ознакомительная версия.
Никто не стал отпускать шуточки, когда Расстрига встал на колени и обратил задумчивое лицо к небу, никто не стал клевать Опухшего, который, морщась и шепча ругательства, прикрывал свежую рану лесным мхом сфагнумом. Умник, который по праву первого схватил самый большой окорок, оставив остальным осклизлые сосиски (и такое бывало, продукты при доставке иногда портились) вдруг задумался, потом разделил ароматное мясо на равные части.
– Эй, Расстрига – пробасил он, растягиваясь во всеь рост на охапке пружинистых веток – молись, не спеши, мясо тебе останется.
Потом он повернулся к Опухшему и вдруг спросил.
– Слышь, а тебя как зовут?
Опухший, который оказался молодым парнем с добродушным лицом, помолчал в растерянности, потом сказал.
– Димой звали…. Расстрига!
Окликнул он. Но Расстрига, погруженный в молитву, не отозвался. Окрикнуть второй раз Диме помешал Умник.
– Не мешай, пусть молиться. Глядишь, и замолит за нас все наши грехи.
– Это как? – не понял Дима.
– Сядь покак – вдруг вставил Леонтович. Он лежал, повернувшись спиной к костру, на такой же охапке веток – других удобств на стоянке не было. Умник с презрением покосился на психиатра, потом постарался объяснить.
– Мы, допустим, грязные, он чистый. Я имею в виду духовно. А я так еще грязнее скоро буду. А он еще чище. Так вот сам посуди – к кому ты бы, например, прислушался – к вору или к честному человеку?
– Ну, к честному… – не очень уверенно ответил Дима.
– Ну вот – продолжил Умник, довольный, что смог все так легко объяснить – так вот перед богом мы воры, а он честный. Его и послушают.
– Чушь говоришь – опять сказала спина Леонтовича – перед богом он себя дискредитировал. Ты не забывай, кто он такой. Он Расстрига. То есть его отлучили от сана. И пусть радуется, что его просто не пришили. Такое с расстригами частенько случается.
– Почему? – спросил Дима. Оказалось, что он ничего не видел в мире, кроме двух пограничных состояний – опьянения и похмелья – теперь удивлялся, как ребенок и даже не пытался это скрыть.
– Потому что – высокомерно ответил Леонтович – он несет в мире ересь, а ересь должна наказываться.
Расстрига тем временем подошел к костру и стал жевать кусок, даже не заметив, что ест. Потом поднял глаза на Леонтовича и сказал.
– Христос сказал – труднее войти верблюду сквозь игольное ушко, нежели богатому в царство небесное. Церковь сейчас богаче любого олигарха. Христос сказал – я там, где соберутся трое в имя мое…мои братья священники говорят, что не ходящий в храм грешен. Христос сказал – имей вы веру с горчичное зерно, и вы могли бы двигать горы. Мои братья попы говорят – если ты можешь двигать горы, то ты колдун. Христос принес последнюю кровавую жертву в мире, символически показав кончину языческих обрядов… понимаете? Если вам так нужны обряды, то ешьте мою плоть и кровь и поймите, как это неправильно!! Мои братья попы кормят людей человеческим мясом и поят человеческой кровью уже две тысячи лет. Христос уходил в пустыню, подальше от людей – только там можно найти просветление. Но мои братья священники отворачивают людей от природы, поддерживая их в высокомерии и гордыне и отчего то не говорят, что уничтожение наших братьев по планете, которые тоже являются детьми бога, есть такой же грех, как и убийство человека. В городе бога нет.
Расстрига говорил это со спокойной грустью, не вызывая и не обличая – но Леонтович сел, уставился на него в изумлении и несколько раз порывался перебить. Только вот слов не мог найти от возмущения.
– Ты… ты… ты сволочь!! – наконец высказался он. – ты основы пытаешься пошатнуть. Ты язычник.
Расстрига вдруг улыбнулся – щербато и озорно.
– Размечтался!! Основы я подрываю. У меня то и ученика ни одного нет. Неужели ты думаешь, что я против такой махины смогу пойти? Да меня в порошок сотрут. А что касается язычества… а чем оно, собственно говоря, плохо – в разумных пределах. Никто же не заставляет человеческие жертвы приносить. Оно должно было уступить место единобожию, когда вопрос жизни или смерти человека заключался в другом – и чтобы выжить, он должен был запереться в города и оградить себя от природы. Теперь он обязан повернуть время вспять и, сохранив лучшее в христианстве, понять, что без окружающей его живой природы его ждет весьма неприятная смерть. Что тут страшного?
– Ну что это такое? Нет, ну что это такое? Как можно говорить такие слова после двух тысяч лет христианства?
Заволновался, задергался Лепила, который, при всей неприглядности своих занятий регулярно посещал церковь и ставил свечи. Расстрига только пожал плечами.
– Вот за то меня официальная церковь и не принимает. И я говорю ей спасибо – прямо как ты посоветовал – за то, что меня еще не зарубили…
– Ну, народ – заржал вдруг Умник – нет, ну эту страну никакие собаки не одолеют. Нет, ну вы только представьте – сидят в лесу плененные собаками люди и важно рассуждают ни о чем-нибудь, а о русской православной церкви. Да уж, нечего тут сказать…
– А про что еще мы должны говорить? – удивился Дима. Впрочем, перед ним проблема выбора не стояла – он мог говорить только о том, сколько кто выпил, какие безобразия при это устроил и как страдал от похмелья. Ну, еще иногда хвалились своими любовными успехами – но поскольку сам приятный процесс проходил опять же в алкогольном тумане, то милые сердцу подробности приходилось изобретать и расцвечивать.
– Не знаю я, не знаю. Но сидеть и рассуждать об ошибках церковных – это просто идиотизм. Думали бы лучше, как отсюда выбраться, как этих проклятых собак обмануть.
Расстрига больше участия в разговоре не принимал, он достал из каких то тайных карманов своей рясы миниатюрный молитвенник и углубился в чтение, беззвучно шевеля губами.
– А зачем мне куда-то убираться? – вдруг спросил Дима и поверг Умника в состояние шока – что я там не видел? Только водку жрал с такими же изгоями, как я, и больше ничего. Мне кто-нибудь хоть одно хорошее слово сказал? Хоть кто-то? Только и слышал со всех сторон – алкащ да пропойца. И никому я там не был нужен.
– А здесь ты кто? – вдруг наливаясь злобой, спросил Умник – что ты из себя стал здесь-то представлять?
В глазах Димы вдруг зажглись лукавые искорки.
– Здесь я кто? Переспросил он и, помолчав, выдал – Здесь я человек среди собак. А там – пес среди людей. Есть разница?
Умник не знал, что возразить. Потом попробовал зайти с другого конца.
– Тебе нравиться спать здесь, возле огня? Тебе нравиться смотреть на паршивые звезды, а не в прекрасный телевизор? Тебе не хочется забуриться в какой-нибудь бар с великолепной шлюхой и ловить не себе завистливые взгляды тех неудачников, с кем она не пошла?
Ознакомительная версия.
