Артур Владиленович приходил заполночь, драил под струями горячей воды веснушчатые руки и понемногу начинал рассказывать, как прошел еще один слишком короткий день. Ученые, как дети, не могли оторваться от инопланетного леденца и успешно превозмогали желание откусить хотя бы крошечку.
— Вы оказали бесценную услугу человечеству, Леша, — в последний вечер профессора пробило на патетику. — Того, что мы насобирали за эти дни, хватит лет на десять целому институту. Не знаю, что вас сподвигло на этот шаг, но благодарен вам безмерно! — и протянул Лексу неповрежденный баллон.
Лекс зажал в руках горячую кружку, отхлебывая «турбочай», как прозвал фирменный профессорский напиток. Сгорбился, сжался, потому что было тяжело сказать правду, даже самому себе.
— Дорогой мне человек… — поморщился от банальности собственных слов, — сейчас лежит на стенде. Я боюсь.
Артур Владиленович замер, глядя на бывшего ученика с состраданием.
— Вы, Леша, хирург. И я скажу без экивоков: все плохо.
— Это догадки или факты?
— Это логика, дорогой мой. Порассуждаем вместе? Из ниоткуда на земной орбите появляется корабль, якобы терпящий бедствие. На борту — мультирасовый экипаж, собранный, видимо, из разных звездных систем. Все говорят на лилле — общем языке. Что это может означать?
— Империя? Единое государство?
— Благодарные спасенные честно говорят, что через тридцать пять лет за ними прилетит их Эмчеэс. Чтобы скоротать время, предлагают людям свою помощь. Трудоустраиваются, можно сказать. Дарят пару побрякушек, такой галактический стеклярус — двигатели, моноволокна, компенсаторы гравитации…
— Разве это плохо?
— И страну для небывалого эксперимента гипы выбрали не случайным образом. В меру изолированную, в меру зубастую, способную объяснить всем остальным, чтобы не совались не в свое дело. А освоившись, они начали манипуляции с местными жителями. Не помните, Леша, зачем Декарт ковырялся в трупах?
Лекс вопросительно поднял брови.
— Изучал шишковидную железу. Искал точку соприкосновения миров, где сходятся рес экстенса и рес когитас. Мир тела и мир души. Сейчас это кажется смешным, но только на первый взгляд. Мы же так и не знаем ничего о том, что у нас в голове. И позволяем заезжим гастарбайтерам подключать себя к их аппаратуре. Как вы объясняете очередникам: «Хаджат — принудительная кома»? А хотите другой слоган? «Хаджат — перезагрузка с неопознанной системной дискеты».
Лекс хотел возразить, но Артур Владиленович хлопнул ладонью по столу:
— Гипы добрые, интересные, умные, да! Но у каждого человека, прошедшего хаджат, что-то прописывается в префронтальные зоны коры, Леша. В сектор мозга, назначения которого мы не знаем! Вся эта болтовня об ангелах и откровениях — примитивно понятая правда. А мы строим и строим стенды по их технологиям, торопимся пропустить через перезагрузку всех, кого успеем. Сами, Леша, сами! Даешь хаджат в каждый дом! В каждую семью, на радость родным и близким! Мы гуманисты, нам надо спасать всех!
Профессор судорожно выдохнул воздух, схватился за грудь, и аккуратно сел на подставленный Лексом табурет. Вытряхнул на ладонь старомодное зернышко нитроглицерина, бросил под язык.
— А теперь представьте себе, — уже спокойно продолжил Артур Владиленович, — что через двадцать пять лет прилетают гипские челны размером с луну. И в каждой обработанной хаджатом голове запускается новая программа. Вы уверены, что владеете своим телом? Разумом? Чувствами? Молчите?
Лексу хотелось, чтобы этого разговора не было. Уснуть и проснуться пятнадцать лет назад, на лекции Артура Владиленовича, молодого и энергичного, размахивающего указкой над макетом мозга размером с кафедру. Смотреть, как кружится пыль в столбах солнечного света, читать переданную по рядам записку и ощущать, что впереди жизнь.
— Молчите… — Профессор снова смотрел ему в глаза. — Потому что знаете, какое слово прозвучит следующим, так? Это вторжение, мастер мой Леша.
Центр починки отличался от обычной больницы в первую очередь отсутствием мер по поддержанию стерильности. Никаких зеленых или белых халатов, разноцветный водоворот жизнерадостных и целеустремленных сотрудников, атмосфера большого офиса преуспевающей компании. Куда-то спешил, клацая когтями по линолеуму, гип-птероид из транспортного отдела. Лохматые программисты там и сям сидели на подоконниках, запивая пивом привезенную курьером пиццу, и разговаривали на своем узкопрофильном языке.
— Чтоб не перебирать по молекуле, запустим кровь на круг, а в аортах поставим пару фильтров…
— Добавил кислорода до предельного насыщения, теперь соседи возятся с гемоглобином…
— Запустили сращение по месту надлома, шестичасовой цикл…
Лекс шел по коридорам Центра, пытаясь не обращаться к самому себе. Не могут же все вокруг быть слепыми! Но повсюду тишь да гладь. Или пусть все катится к чертям? Если хотя бы половина сказанного профессором — правда, то ждать недолго… Но как быть мне? Кара, я боюсь! Боюсь вместо тебя увидеть гипа. Девочка, что же мы будем делать?..
В зоне восстановления, где по два-три дня приходили в себя вернувшиеся со стендов пациенты, было тихо и пустынно. Найдя нужную дверь, Лекс на пару секунд замер перед узким полупрозрачным окошком, разглядывая размытый силуэт — рыжее на белом. Вошел.
— Мастер боевой сумки снова в строю? — спросил он, подходя к изголовью кровати. И продолжил неуклюже и скомканно:
— А также лучшие пилоты галактики…
Паша сидел в углу, не видимом от двери, и зачем-то держал в руке полуавтоматический картечный эжектор, блестящий, керамический, цвета «шампань». Стволом в сторону своей команды.
— Ты вовремя, Леш, — сказал Паша. — Как раз тебя вспоминали.
Лекс оценил расстояние до пилота. Паша лишь отрицательно покачал головой.
— Сядь-ка рядом с Дэйзи, Леш. Хоть узнаешь, каково делить ложе с такой красоткой. И не дергайся, ладно?
— Сдурел?! — повысил голос Лекс, осторожно опускаясь на край кровати. — Убери мясорезку, ты кем себя возомнил, парень?
— Наша Дэйзи взяла чужое, — сказал Паша. — И, боюсь, не собирается признаваться, что отдала эту вещь тебе. Помоги разобраться, а, Леш?
— Где ты керамику раздобыл? — Лекс не собирался разговаривать о хаджате ни с кем, кроме Дэйзи. — С какими уродами спутался, мастер Пакс?
Паша криво усмехнулся, и в сознании Лекса шесть лет работы бок о бок, с общими радостями и печалями, успехами и провалами, вдруг перечеркнулись этой странной ухмылкой.
— На работе взял. В сейфе, — сказал мастер Пакс, сейчас совсем не похожий на привычного двадцатипятилетнего оболтуса, зацикленного на движках и подкрылках. О какой работе он говорит, вопроса не возникло. — Мне жаль, ребята. Было здорово пахать вместе. Но теперь я заберу эту вещь и наши пути разойдутся.
