Ознакомительная версия.
Панам было все равно, что творится с быдлом (так они называли этих людей). Вот и получилось, что еврей-откупщик за недоимки закрывал церкви, и ключи от них хранил у себя, пока население не погасит долг. Бывали случаи, когда, пользуясь подкупом и лояльностью панских судов, евреи за долги отписывали православные храмы себе, и они становились их имуществом, которое использовалось, как доходное предприятие. То есть, если жители хотели провести службу, они сбрасывались деньгами и шли выкупать на несколько часов ключи у еврея.
Если у иудеев покупка личного места в синагоге считается обычным явлением, то у христиан совсем другие понятия об этом деле. Они так явно с Господом не торгуют. Вот и получилось, что у притесняемого коренного населения отобрали последнее утешение – храм божий. Возникает вопрос: какие чувства люди будут испытывать к тем, кто отбирает все – и материальное, и духовное? Вот и грохнуло! Основная причина бунта, правда, заключалась в других событиях, не имеющих к евреям никакого отношения, но – какая разница?
Агасфер замолчал и принялся свертывать самокрутку. Шенгеле налил в стаканы. Они выпили, и старик спросил:
– Тебе интересно то, о чем я рассказываю?
– Конечно, − ответил Шенгеле. – Мне всегда интересно слушать про то, как евреи получают по заслугам.
Агасфер покачал головой, закурил и продолжил свой рассказ:
– Во время осады Львова я находился в городе. Евреев, кстати, просто так не убивали. Тем более, если войском командовал сам Хмельницкий. Зачем кого-то убивать, если можно продать в рабство тем же татарам или туркам. А можно было потребовать выкуп. С мертвого еврея какая выгода? Никакой. Иудеи могли откупиться. Цена, правда, была огромной. Во Львове жили не одни евреи, но основную часть выкупа внесли именно они. Им пришлось сдавать даже женские украшения и обрядовые принадлежности из синагог для того, чтобы набралась нужная сумма. Зато все остались живы. А вот в Дубно… Ты, случаем, не бывал в Дубно?
– Да. Наша дивизия в сорок первом году после взятия Тернополя была переброшена в район Житомира, и мы проходили через этот убогий городок. Свинарник – свинарником. Но замок там хороший.
– Убогий, не убогий… А замок там действительно неплохой. Особенно для семнадцатого века. Отсидеться можно. Тем более, если враги – всякие голодранцы и легковооруженные казаки. Что паны и сделали. Сами заперлись в замке, а евреев не пустили. Община там была небольшой – несколько сотен человек. И меня туда нелегкая занесла как раз накануне.
Отрядом казаков командовал мелкий военачальник. Зачем ему было требовать выкуп, если можно и так все забрать у беззащитных людей? Что и было сделано. А так как замок не сдавался и был казакам явно не по зубам, то надо было сорвать злость. На ком? Ясное дело – на евреях. Детей и стариков отделили, отвели к реке Икве, и решили утопить. Я, как старик, тоже не избежал этой участи.
Агасфер погасил окурок в пустой банке из-под консервов и, упершись взглядом в стол, стал говорить очень тихо, на пределе слышимости:
– В толпе, впереди меня, стоял маленький мальчик лет семи со своей бабушкой. Они шептались. Старая женщина говорила: «Видишь, маленький, нам повезло. Нам разрешили переплыть речку и уйти. Возле замка она широкая, а здесь – всего двадцать шагов. Надо только сильнее нырнуть, и мы сразу окажемся на середине. А там – совсем немножко останется до того берега». Мальчик отвечал: «Но я не умею плавать». Бабушка говорила: «Ничего страшного. Видишь, казаки привязывают детей к взрослым? Это чтобы они не потерялись, когда взрослые будут плыть. Главное – набрать в грудь побольше воздуха и хорошо нырнуть. Не успеешь оглянуться, как мы будем на том берегу. Ты больше никогда не увидишь этих страшных людей. Ты будешь видеть только добрых и хороших»… «А папа с мамой?». «Они нас обязательно догонят». «Бабушка, я боюсь»! «Не бойся маленький. Все случится быстро. Ты ведь – мужчина. Иисус Навин ничего не боялся. Ты же хотел быть похожим на него»…
Агасфер налил себе сразу полстакана чачи и залпом выпил. Шенгеле сказал:
– Где-то я уже слышал подобный разговор. По-моему, в лагере.
– Жизнь везде одинакова, − произнес печально Агасфер. – Что сейчас, что триста пятьдесят лет назад. От любой войны страдают в первую очередь невинные дети…
– Ой, ли? – жестко спросил Шенгеле. – Эти семилетние мальчики впоследствии вырастают и превращаются в бездушных и безжалостных кредиторов, торгующих ключами от храмов и выгоняющих детей на панель!
Агасфер встрепенулся:
– Дети становятся теми, в кого их превращают родители или другие воспитатели. Возможно, ростовщика, торгующего ключами от церкви, убить и не жалко. Но мальчики и девочки еще не делали этого! А сделают ли?! Ведь все люди разные. И родители тоже разные… Вот ты рассказываешь об Умаре Мансурове. Уже понятно, какой человек из него получится, хотя, может, еще не поздно и, попади он в другое окружение… Вон, старший сын Шамиля, которого зовут Османом, с детства собирал цветные стеклышки и глядел через них на солнце. Никто ему в этом не мешал. А отец даже телескоп небольшой подарил. Теперь он сидит по ночам и рассматривает звезды, обложившись старыми советскими учебниками по астрономии. Думаешь, он станет в последующем кожу с людей сдирать?
– И что было дальше? Тебя утопили?
– Нет, − ответил Агасфер. – Казаки начали связывать стариков и детей, привешивая к связкам большие камни, но потом им это надоело. Сзади их товарищи веселились более интересно, и им хотелось побыстрее присоединиться к развлечению. Поэтому они просто выхватили сабли и посекли всех на куски, а останки выбросили в реку. Мальчику с бабушкой не пришлось нырять… Ну, и мне в том числе.
Агасфер вытер глаза пальцами и закончил рассказ:
– Матерей и девушек на глазах мужчин изнасиловали толпой, а потом рассадили по кольям. После этого мужчин покололи пиками и порубили саблями. Изувеченные женские трупы торчали на кольях еще несколько дней, пока не ушли казаки. Я это видел…
Старик молча налил в стаканы. Они выпили, и Йозеф сказал:
– Вот видишь, везде и всегда ярость людская оборачивается против твоего народа. И, заметь, небезосновательно… У моего отца в родном городе была небольшая мебельная фабрика с магазином. Он производил красивые и добротные изделия. В двадцать девятом году некий Шауэрман открыл в городе большой мебельный магазин, и стал торговать тем же, что и мой отец. Только его товары привозились − черт знает откуда, качество их было хуже, но зато и стоили они на порядок дешевле. Уже через год мой отец еле сводил концы с концами, а Шауэрман открыл еще несколько подобных магазинов в соседних городках.
Ознакомительная версия.
