и почувствовали неловкость, но теперь уже было поздно идти на попятный. Договор скрепили рукобитием у домашнего алтаря, и вся троица, закутавшись в гиматии, высыпала на ночную улицу.
* * *
Когда они очутились перед воротами Архелаева дома, зодчий со значительной миной приложил к губам палец. Просунув руку сквозь решетчатую ограду, он потянул засов – почти нежно, чтобы не скрипнул, и потом, с тысячей предосторожностей, на цыпочках проскользнул мимо дремлющего раба, которого в другое время хорошенько бы взгрел за нерадивость. В саду стояла такая тишина, что можно было расслышать, как чашечка ночного цветка под тяжестью росы клонится на стебле, роняя в траву прозрачную каплю. Даже цикады угомонились, и если какая-нибудь, забывшись, все же издавала пронзительный треск, тотчас спохватывалась и умолкала. Лавры и кипарисы опрокинули на дорожку сонные тени, а между ними желтоглазая луна играла бликами на лысинах мраморных философов, с затаенным сладострастием поглаживала груди и бедра окутанных негой красавиц.
У беседки Архелай раздвинул виноградные лозы, которыми был увит бронзовый каркас, и, обернувшись, поманил товарищей. Правда, несмотря на хмель, в глубине души у него шевельнулось чувство, похожее на стыд, смутное сознание, что он поступает недостойно и некрасиво. Однако, подстрекаемый демоном тщеславия, царский зодчий не смог удержаться. В конце концов, он всего лишь человек, кому сама природа назначила оступаться, если даже боги имеют свои грешки и слабости. Зато эти надутые хвастуны лопнут от зависти, когда увидят, какая у него красавица жена. Ну, языки уж точно прикусят.
Орседика лежала на спине, чуть подобрав ноги и откинув голову на согнутую в локте руку. Сомкнутые веки подрагивали, на по-детски припухлых губах блуждала улыбка – должно быть, ей снилось что-то приятное. В лунном свете ее обнаженное тело отливало перламутром, только темнели упругие соски, подобные ягодам тутовника, ямочка пупка да курчавая опушка лона, накрытого маленькой ладонью. И когда легкий вздох приподнимал ее грудь и, как рябь на воде, растекался по плоской чаше живота, чтобы угаснуть между бедер, – казалось, это она излучает сияние. Тут же, свернувшись клубочком, дремал белый котенок.
Это зрелище проняло даже видавших виды приятелей Архелая. Однако – странная вещь – ее нагота, выставленная так доверчиво и беззащитно, не возбуждала низких желаний, и они молчали, пристыженные, словно мальчишки, тайком пробравшиеся в чужой сад и застигнутые хозяином.
– Ты не соврал, Архелай, – пробормотал наконец Ликург, смущенно отводя глаза и собирая в горсть надушенную бороду, – она точно Ариадна, когда Дионис нашел ее, покинутую Тесеем, на Наксосе. И богу не было бы зазорно разделить с ней ложе. Вот мой венок – я проиграл.
– Тише ты! – зашипел Архелай, до которого начала доходить неблаговидность содеянного. – Еще разбудишь!
Между тем котенок почуял чужаков и, возмущенный, что они так бесцеремонно разглядывают его госпожу, выгнул спину дугой и свирепо зафыркал. Оронт, по части вина, имевший более слабую голову, в сравнении с друзьями, и оттого податливый чарам Вакха, вытаращил глаза.
– Вот так диво! Почуднее, чем твоя жена... – Он протянул руку, чтобы схватить диковинное существо – и тут же с воплем ее отдернул: из располосованной кисти хлестала кровь. – Эта мерзкая тварь меня укусила!
Архелай ладонью зажал ему рот, но было поздно – Орседика проснулась. Мгновение она сидела, ошеломленная, с испугом и недоумением глядя на происходящее: чужие бородатые мужчины, невесть как очутившиеся в их саду, брань, возня... Потом пронзительно вскрикнула и выскочила из беседки.
Архелай отпустил шмякнувшегося на толстый зад Оронта, оттолкнул пытавшегося удержать его Ликурга и кинулся следом. Только теперь он понял, что натворил.
Орседику он нашел в самой дальней комнатке гинекея. Девушка забилась в угол, как затравленный зверек, и всхлипывала, дрожа всем телом. Архелай опешил. Кроме того глупого случая на рынке, он никогда не видел Орседику плачущей и теперь ожидал всего: криков, гнева, даже что она вцепится ногтями ему в лицо – только не слез. Но хмель еще бродил в нем, а стыд и сознание вины пробудили раздражение, вспышку досады. И это обратилось против Орседики. Он позволил слабости взять над собой верх, а слабость всегда жестока. Совершив бесчестный поступок, Архелай был отвратителен сам себе, но ведь все из-за нее, это она заставила его так почувствовать! Прежняя нежность и восхищение уступили глухой злобе. Охваченный неприязнью, он вгляделся пристальней. Какая она некрасивая, когда ревет: лицо сморщилось, веки распухли, губы трясутся. Где только были его глаза? Чего, спрашивается, дурень расхвастался? Разве это волосы – грива! Грудь недостаточно полная и мягкая. Бедра худые. Ноги голенастые. Локти торчат. И замашки, как у дикарки: сразу видать неотесанную лесовичку. Ни тебе утонченности столичной гетеры, ни благородной стыдливости девицы из хорошей семьи. Небось, перед своими козлоногими дружками не больно стеснялась! Однако Архелай попытался сдержаться: жена все-таки. Сам выбрал – никто ни неволил. Он неловко коснулся ее плеча.
– Ну, будет уже. Хватит.
Орседика замотала головой. Слезы хлынули ручьем сквозь пальцы.
– Как ты мог? Ведь ты обещал!
Архелай помнил, что действительно обещал никогда ее не обижать, но это лишь уязвило его еще больше, подлило масла в огонь. Довольно хныканья и бабских штучек. Он притянул девушку к себе и хотел поцеловать – тогда она замолчит.
Однако маленькие кулачки с неожиданной силой уперлись ему в грудь. В голосе Орседики был страх и брезгливое изумление.
– Ты пьян!
Это окончательно взбесило Архелая. Багровое лицо передернуло гримасой. Да как она смеет его попрекать? Он – мужчина, а значит, в своем праве, хоть бы и трижды напился. И вообще слишком долго позволял этой пигалице собой командовать, корчить здесь богиню. Подумаешь, Артемида выискалась! Но теперь он ей покажет, кто в доме хозяин и как надо почитать супруга и господина. Обойдется прекрасно и без ее согласия, сам возьмет то, что ему принадлежит.
Во власти какого-то злобного вожделения, матерью которого была ненависть, а не страсть, он навалился на Орседику, впился в разжатый насильно рот, отпечатав на его бархатистой изнанке следы своих зубов. Ласка, забота, нежность – все было забыто. Он покрывал ее грубо, как жеребец кобылу, подминал, метя пронзить коротким, яростным тычком. Девушка отчаянно сопротивлялась, билась под ним, пытаясь высвободиться. И когда Архелай уже почти овладел ею, в последнее мгновение, извернувшись, сумела его оттолкнуть и нанесла удар. С запертым дыханием, согнувшись от боли, он выпустил ее и рухнул ничком. И сразу же лопнула пелена безумия, уступив ужасу того, что он невольно содеял.
