при осмотре, но общая картина происшествия никак не складывалась, противореча друг другу в важных мелочах.
Возможно, если Василий Петраков был чуточку поумнее или раздражал его капельку меньше, доктор бы махнул рукой на связанный со смертью Колесникова репутационный ущерб.
Однако теперь ему остро захотелось взглянуть на пресловутый шкаф Левенсона, в котором нашли тело, и он раздумывал, этично ли беспокоить Дмитрия Ивановича в девять часов вечера в декабре подобной просьбой.
Попутно доктор раздумывал над тем, у кого был мотив и возможность убить Колесникова. Казалось очевидным, что, во-первых, Колесников ночью пробрался в музей, чтобы исправить свои ошибки и украсть что-то посущественней трубок, во-вторых, убил его человек не посторонний.
Кто-то, обладающий достаточной физической силой, сломал ему в драке шею (Колесников не был силачом, но хиляком он тоже не был) и спрятал труп в шкаф Левенсона. Место преступления, место, куда спрятали тело, - все выдавало в убийце сотрудника музея.
"Если бы установить точно, в чье дежурство убили Колесникова! - досадливо подумал доктор. - Маловероятно, что, если в здании были Колесников и дежурный по музею, Колесникова убил кто-то третий, тайно пробравшийся в музей вслед за Колесниковым. Такого даже Эдгар Уоллес не напишет!"
Однако состояние тела и холодная погода давали разбег в три-четыре дня, так что под подозрением оказывались почти все сотрудники музея, даже пожилой, но крепкий музейный хранитель Корнелий Павлович.
А вместе с ним и молодой и крепкий архивист Кикоть, и сторож Орленко, и второй хранитель, Антон Носок. Разве что шестидесятилетнего сторожа Агеева с его грудной жабой, и хилого страдальца Ворожейкина можно было исключить, не задумываясь.
И Дмитрий Иванович, бесспорно, тоже это понимал, так что стоит ли вообще беспокоить его рассуждениями на эту тему?
И тут доктор понял, что ему обязательно нужно задать Дмитрию Ивановичу один вопрос, который, если он прав, сразу переводит его рассуждения из абстрактного теоретизирования в дело конкретное и насущное, и действовать тут надо как можно быстрее.
К счастью, в окне дома с мезонином горел свет зеленой лампы.
Яворницкий быстро впустил гостя внутрь, и доктор, потоптавшись по домотканым половикам, переложил кобзу с одного угла дивана в другой и неловко сел, рассматривая висящие на стенах многочисленные фотографии из экспедиций.
- Простите за такой поздний визит, - начал он, и тут его взгляд упал на лежащие на столе рядом с лупой предметы.
Какое-то металлические трубки, крючки, шарики, пряжки... грубоватый гребень с тяжелыми острыми зубьями... и вдруг доктор заметил невероятно изящный изгиб шеи оленя, стилизованную лапу барса... он вздохнул и тихо прошептал:
- Значит, все это подделки? Скифское золото украдено?
Яворницкий нахмурился и поправил гибкую шею лампы так, чтобы лучше видеть лицо собеседника.
- Как вы узнали?
- Я не узнал, я предположил, - честно ответил доктор. - Все говорили про труп в шкафу Левенсона, и ни один человек не заикнулся о том, что из музея что-то пропало. Значит, кражи не было? Но тогда почему убили Колесникова? Все говорило о том, что он столкнулся с другим вором и проиграл. Но почему убийца не забрал то, за чем пришел? Какая ему теперь разница? И тогда я подумал, что он не просто забрал нечто ценное, а заменил его подделкой, и возможно, не в первый раз. А Колесников просто застал его за этим занятием. А из всех музейных сокровищ куда удобней украсть и подменить маленькие золотые предметы, чем, например, портрет Ивана Поддубного, - неуклюже пошутил доктор, видя, как тени превращают лицо Яворницкого в трагическую маску с провалами глаз и резко очерченными углами рта. - Золото относительно легко спрятать, золото всегда в цене, более того, если у вора получится добраться до Европы, то на первый план выйдет культурно-историческая, художественная ценность этого золота.
- Да... - глухо протянул Яворницкий. - Именно так.
- И вижу, вы раньше меня пришли к тем же выводам, Дмитрий Иванович.
- А надо было еще раньше, Александр Григорьевич, еще раньше! Как же я ухитрился не заметить, что больше половины коллекции подменили на гальванопластику! - Яворницкий ударил кулаком по столу, и грубые бусины разлетелись по зеленому сукну, как бильярдные шарики. - Это ведь не одного дня дело, и не одной недели! Какая-то мразь из моих же сотрудников, на моих глазах почти год воровала из музея, а я и в ус не дул!
- У вас было достаточно других хлопот, - деликатно заметил доктор.
- Да! И пока я не давал разграбить мой музей снаружи, его тихо обкрадывали изнутри!
- У вас есть предположения, кто? - поинтересовался доктор.
- Вы думаете, так легко подозревать людей, которые мне уже как семья? - горько махнул рукой Яворницкий и упал в кресло. - Я не знаю. Кто угодно. Ни один из них. А у вас есть мысли на этот счет?
- Возможно, вы считаете, я лезу не в свое дело... - смущенно начал доктор.
- Помилуйте, какое же оно не ваше, если этот усердный, но туповатый юноша числит вас в главных подозреваемых? - невесело хмыкнул Яворницкий.
- И то верно, - обрадовался Гербильский. - Тогда, Дмитрий Иванович, если вы не сочтете мою просьбу странной, я бы хотел взглянуть на шкаф Левенсона, а потом уже излагать свои соображения. Они во многом из зависят от того, что я найду в шкафу.
- Вы там ничего не найдете, шкаф тщательно вымыли изнутри. Но, если вы считаете нужным... - пожал плечами Яворницкий и легко встал с дивана. - Прошу за мной.
Они вышли на темную, промозглую улицу и быстро зашагали наверх. Яворницкий, погрузившись в свои мысли, так яростно стучал тростью по брусчатке, что Гербильскому вдруг подумалось, что обкрадывать свой музей Дмитрий Иванович, конечно, не мог, а вот свернуть вору шею на месте преступления - хватило бы и ярости, и силы в руках...
- Кстати, давно я ничего не слышал про господина Левенсона, - торопливо заговорил он. - Как у Вильгельма Яковича дела?
- О, Вильгельм Якович проявил себя не только как щедрый меценат, но и как умнейший человек! - добродушно, с искренним восхищением отозвался Яворницкий, отвлекшись от невеселых раздумий. - Умнейший! Он еще в мае, при большевиках, добровольно пожертвовал музею часть своей коллекции фарфора - пусть, мол, народ просвещается. Благодаря этому обзавелся специальным удостоверением от, дай Бог памяти, Екатеринославского комитета по охране памятников искусства и старины. И почему это большевики так любят вместо людей титуловать
