– Например? – Джимми знал: важнее всего держать себя в руках. Эти споры – игра: если Джимми вспылил, Коростель выиграл.
– В брачный сезон самец лягушки производит как можно больше шума, – сказал Коростель. – Самки выбирают самца, у которого голос громче и глубже – подразумевается, что такой голос бывает у самых сильных самцов с хорошими генами. А маленькие самцы – это установленный факт – поняли, что, если залезть в пустую трубу, она сработает как усилитель и самец покажется самкам гораздо крупнее, чем на самом деле.
– И что?
– Вот зачем художнику искусство. Пустая труба. Усилитель. Способ найти самку, которая даст.
– Твоя аналогия не работает в отношении женщин, которые занимаются искусством, – сказал Джимми. – Им оно никак не помогает в поисках партнера. Они не получают биологических преимуществ, увеличивая себя, потому что человеческого самца такое увеличение скорее отпугнет. Мужчины – не лягушки, им не нужны самки в десять раз крупнее их самих.
– Женщины в искусстве – с точки зрения биологии – безнадежно запутавшиеся существа, – сказал Коростель. – Я думаю, ты это уже понял. – Удар ниже пояса, намек на нынешний запутанный роман Джимми с поэтессой, брюнеткой, которая называла себя Морганой и отказывалась сообщать ему свое настоящее имя. Сейчас она устроила себе двадцативосьмидневное сексуальное воздержание в честь великой лунной богини Эстры, покровительницы соевых бобов и кроликов. В Академию Марты Грэм такие женщины стекались толпами. Однако зря Джимми рассказал про этот роман Коростелю.
Бедная Моргана, думает Снежный человек. Интересно, что с ней сталось. Никогда она не узнает, как была мне полезна – она и ее болтовня. Детям Коростеля он двинул ее околесицу как космогонию и слегка презирает себя. Но они вроде счастливы.
Снежный человек прислоняется к дереву, слушает. Любовь, как роза синяя[22]. Вари, не кисни, полная фигня[23]. Ну что ж, Коростель своего добился, думает Снежный человек. Честь ему и хвала. Ни тебе ревности, ни мужей, что убивают жен кухонными ножами, ни жен, что травят мужей. Все восхитительно добровольно: никаких драк и склок, точно оргия богов с услужливыми нимфами на древнегреческой вазе.
Тогда почему он так удручен, так потерян? Потому что не понимает такого поведения? Потому что оно ему недоступно? Потому что хочет поучаствовать?
А что будет, если он рискнет? Выскочит из кустов, в грязной драной простыне, вонючий, волосатый, опухший, похотливо ухмыляясь, точно рогатый сатир или одноглазый пират из старого фильма – Ага-а, попались! – и попытается присоединиться к страстной синезадой оргии? Легко представить себе их ужас – словно орангутанг вломился на торжественный бал и стал лапать принцессу в розовом платьице. И его собственный ужас легко представить. Какое право он имеет навязывать свое тело и душу, изъязвленные гнойниками, этим невинным существам.
– Коростель! – хнычет Снежный человек. – Какого хрена я делаю на этой земле? Почему я один? Где моя Невеста Франкенштейна?
Нужно разорвать этот мрачный замкнутый круг, сбежать от расхолаживающей сцены. Дорогой, шепчет женский голос. Взбодрись! Ищи положительные стороны! Надо мыслить позитивно!
Он упрямо идет вперед, что-то бормоча себе под нос. Лес заглушает голос, слова срываются с губ бесцветными беззвучными пузырями, точно изо рта утопленника. За спиной стихают песни и смех. Вскоре их уже не слышно.
Джимми и Коростель окончили среднюю школу «Здравайзер» в начале февраля. День был теплый и влажный. Обычно выпускная церемония проходила в июне – замечательная погода, солнечно и тепло. Но теперь июнь везде, до самого восточного побережья, стал сезоном дождей, и на улице было особо не попраздновать, с такими-то грозами. Даже в начале февраля рискованно: они всего на день опередили ураган.
В средней школе «Здравайзер» любили старомодность. Шатры и тенты, матери в шляпах с цветочками, отцы в панамах, фруктовый пунш (с алкоголем или без), кофе «Благочашка» и пластиковые стаканчики мороженого «Союшка»: соя со вкусом шоколада, соя со вкусом манго и соя со вкусом «зеленый чай и жареные корни одуванчика». Очень празднично.
Коростель был лучшим в классе. На Студенческом Аукционе образовательные охраняемые поселки за него чуть не передрались, и в итоге он был перехвачен по очень высокой цене Институтом Уотсона-Крика. Раз уж туда попал, блестящее будущее тебе гарантировано. Таким был Гарвард, пока не утонул.
Джимми, напротив, учился так себе: словарный запас у него был на высоте, а вот по техническим дисциплинам полный провал. Даже и эти несчастные оценки по математике были получены с помощью Коростеля, который натаскивал Джимми по выходным, отнимая время на подготовку у себя самого. Правда, ему-то зубрить не требовалось, он был какой-то мутант, мог во сне решать дифференциальные уравнения.
– Зачем ты это делаешь? – спросил Джимми во время очередного невыносимого занятия. (Нужно смотреть по-другому. Увидеть красоту. Это как шахматы. Вот – попробуй так. Видишь? Видишь схему? Вот теперь все понятно. Но Джимми не видел и ничего не понимал.) – Почему ты мне помогаешь?
– Потому что я садист, – сказал Коростель. – Мне нравится смотреть, как ты мучаешься.
– Как бы то ни было, я ценю, – сказал Джимми. Он действительно ценил, по ряду причин. Особенно потому, что, раз он занимался с Коростелем, у отца не было больше предлогов его пилить.
Учись Джимми в школе Модуля или – еще лучше – в одной из тех помоек, что по-прежнему назывались «государственной системой образования», он блистал бы, как бриллиант в канаве. Но школы охраняемых поселков – заповедники великолепных генов, а он, в отличие от других, ничего не унаследовал от своих родителей, гребаных гениев; его таланты на фоне остальных сильно проигрывали. И никто не ставил ему хороших оценок за то, что он смешной. К тому же он уже был не такой смешной: его больше не привлекала работа на публику.
Ему пришлось долго и унизительно ждать. Мозговитых выпускников расхватали лучшие образовательные поселки, а анкеты середнячков пролистывали, заливали кофе и случайно роняли на пол. Наконец Джимми забрала Академия Марты Грэм, и то после того, как аукционер долго и без особого успеха его расхваливал. Джимми не исключал возможности, что это папа нажал на рычаги – он знал президента академии еще с тех пор, как они давным-давно вместе организовали летние лагеря, и, вероятно, разнюхал про него какие-то гадости. Может, президент совращал маленьких мальчиков или торговал лекарствами на черном рынке. Так подозревал Джимми, помня, как нелюбезно и сильно ему пожали руку.
