Недждет вздрагивает, а потом, когда джинны летят к ногам сидящего, сбиваясь в кучу и впервые давая свет, его заполняет потрясающее умиротворение. Одеяния, длинная борода, зеленые глаза, которые видят тебя буквально насквозь, зеленый тюрбан, небрежно повязанный вокруг головы. Как Недждет может бояться его? Это самый старый, Зеленый святой, старше, чем Аллах, чем Иисус Христос и мать его Мария, старше, чем Яхве. Если сейчас он и носит зеленое одеяние суфия, так это потому, что ислам позаимствовал у него цвет жизни. Его зелень — зелень Тигра и Евфрата, анатолийской весны в Хатгуше и Чаталхеюке. Это Хизир, Хидр, ал-Хидр, святой, пророк и ангел. Он есть вода, он есть жизнь. Он — это помощь, пришедшая непонятно откуда, именно его рука выдергивает вас из-под колес трамвая, надувает подушку безопасности, которая помогает спастись в авиакатастрофе. Это беспокойный работник парковки или приставучий сотрудник службы безопасности, который для начала постарается не дать вам попасть на обреченный самолет.
Но все же Недждету страшно. Хизир — это непредсказуемость воды, беззаконие высшего закона. Хизир может благословить, а может убить, он есть созидание и разрушение, засуха и наводнение. Он обращает взор своих зеленых глаз на Недждета.
Читай.
— Что читать? — спрашивает Недждет. Но он уже знает ответ на свой вопрос. Любой мальчишка, получивший образование в медресе, знает. Недждет выучил его в пятничной школе, где сидел с Исметом и декламировал, пока не узнал верные слова так же хорошо, как стук собственного сердца. А потом они с Исметом шли на пыльную площадку, посреди которой вбиты ворота. Исмет играл. Исмет был хорошим центральным нападающим. А Недждет садился на земляной вал, охранял куртки и смотрел, как большие колонны автотранспорта катятся по шоссе к мосту. Недждету никогда не давались игры с мячом. Он не видел в них смысла. Он учился узнавать буквы на тугих боках фур и знал, что эта фура из России, а вон та из Сирии, третья — из Грузии, а последняя в колонне… ну тут все просто, поскольку надпись сделана на арабском, на языке Всевышнего. Это еще одна вещь, казавшаяся ему бессмысленной: сидеть по пятницам на полу и кивать головой в такт словам на божественном языке. Почему Всевышний не может говорить как все? Если бы он был Всевышним, то говорил бы и по-турецки, и по-арабски. Недждет моргал, глядя в окно на солнце в пыльном небе, и однажды, не подумав и даже не успев понять, что делает, он вдруг обнаружил, что поднял руку.
— А зачем все это? В чем смысл?
Другие мальчики шокированы и рассержены, но имам — очень терпеливый человек, тайно пристрастившийся к просмотру спортивных передач по телевизору.
— Смысл в том, что однажды тебе это потребуется. Может быть, завтра, а может, когда наступит конец света, и ты предстанешь перед Всевышним, но тебя обязательно спросят, и придется отвечать. И что ты скажешь?
Еще одно воспоминание. Джинны ерзают у ног Зеленого святого, отбрасывая длинные тени на купол старого резервуара. Хизир снова произносит «читай».
А натиск воспоминаний несет Недждета вспять.
Он слышит решительные удары пневмопистолетов, жужжание бензопилы, которая режет стропила. Все дяди пришли помочь строить дом. Они начали на закате, как положено. Бетонные блоки и известковый раствор. Ряд за рядом. Пластиковые окна с двойными рамами — не в трущобах же. Ближе к полуночи появилась крыша, дяди удерживают полимерную пленку на ветру, а отец Недждета проходит вдоль свежих срезов, герметизируя болты с помощью специального пистолета. Он не торопится, поскольку домов без крыши не бывает, но поглядывает на горизонт. Если поставить крышу до рассвета, то такой дом у тебя никто отнять не сможет. Это закон. На пересечении автодорог, на границе промышленных зон, на склонах изъеденных эрозией холмов и переживших ужасные наводнения долин — целые районы по соседству расцветали, как цветы после дождя. Поселения геджеконду[65] строились на основании закона и надежды.
Женщины сидели в машинах, готовили чай и еду на газовых горелках, которые потом с гордостью закатывали в новую кухню. Они болтали, они смеялись, слушали радио и следили за детьми. Это воспоминание настолько старое, что Недждет даже толком не уверен, может быть, это ему кто-то рассказывал. Он определенно был очень маленьким. Младшая сестренка Кизбес была даже меньше, она подпрыгивала на коленях у матери в кузове пикапа. Исмет всего на два года старше, но уже достаточно взрослый для настоящей мужской работы, бегает с коробками гвоздей для пневмопистолетов, с новыми тюбиками герметика или счищает известковый раствор с совков. Недждету тоже хочется — хочется внимания, ощущения, что ты полезен. Он видит пистолет в кузове пикапа дяди Соли и поднимает его в ночное небо. Бах! Бах-бах-бах! Недждет запускает огромные звезды прямо в предметы. Красивое зрелище — пневматический пистолет на фоне неба над Стамбулом. И звук красивый, и то, как вещи меняются навсегда, и два предмета, которые были разлучены, теперь соединяются навеки.
— Эй, кто-нибудь, остановите его, заберите у него пистолет! — Дядя Соли кричит слишком медленно и слишком поздно, поскольку Недждет переворачивается на бок, щелкает курком и отправляет десятисантиметровый гвоздь прямо сквозь ногу тети Неввал в пыльную землю.
Дома теснятся вдоль холма, пластиковые крыши постепенно сменяются на красную черепицу по мере того, как геджеконду становятся официальными пригородами. Блестящий алюминиевый купол новой мечети на той стороне шоссе, мечети, которую, как и религиозную школу, построили на деньги Саудовской Аравии. Тетя Неввал медленно выходит из долмуша, опираясь на палку, без которой не может обходиться после несчастного случая с пневматическим пистолетом, ставшего крещением их дома, поскольку Недждет даже тогда понимал, что дом не может стоять без крови. Вот где он жил до дома дервиша: в жарком, вонючем пригороде, который, как и сотня других, тянулся вдоль шоссе в Анатолии. Стамбул был здесь притчей, оттуда приезжали грузовики, туда отправлялись автобусы и долмуши. Башибююк, дом и сердце.
— Что это? — кричит Недждет. — Это правда, это так, что это? Убирайся из моей головы, зеленый человек! Слышишь, убирайся, пошел вон, прочь, прочь!
Хизир смотрит на Недждета в упор и поднимает палец.
Читай.
Горящая девушка пулей выскакивает из дома на улицу. Легкий полиэстер спортивной куртки — идеальное горючее: горячая ткань стекает дымящимися каплями расплавленного пластика на ее джинсы, ее туфли. Она поднимает руки и бьет ими по своему телу. Она пронзительно визжит, Недждет даже представить не мог, что такие звуки может издавать человеческое горло. Теперь вся девушка охвачена огнем. Крики стихают, поскольку ей не хватает кислорода. Кизбес падает на землю, и тут же подскакивают мужчины, побросавшие свой чай, и начинают катать ее по грязи. Сосед слева, Этьен, хватает огнетушитель из пикапа, а Семих, сосед справа, звонит в скорую помощь, хотя Башибююк далеко от больниц и неотложки. Теперь Кизбес занимаются женщины, срезая куртку с тех мест, где полиэстер прилип к коже. Крики ужасны. Волосы наполовину обгорели. Для Недждета, наблюдающего за происходящим через кухонное окно, это самое интересное, что ему доводилось видеть. Теперь отец Недждета несется сломя голову по холму с бензоколонки, где он моет автобусы, он останавливается на минуту рядом с толпой женщин, окруживших Кизбес, а потом забегает в дом и вытаскивает Недждета на свет. Отец и остальные соседские мужчины пинают Недждета так, что он скатывается с холма. Ему удается вырваться, и он бежит прямо к шоссе. Грузовики сигналят, машины резко выворачивают. Автобус практически задевает его. Он видит выражения лиц пассажиров. Скорость и безумие переносят его на другой берег стремительного ручья. Некоторые из упрямых башибююкских парней рискуют, перебегая шоссе, — задиры, что всегда презирали Недждета, — но теперь он уже скрылся в лабиринте домов и улиц на южной стороне долины.
