В эту пятницу она работала с 4-х утра. На проходной, как всегда, стояли два охранника. Олле показалось, что они смотрят на нее странно, и на всякий случай она проверила пальцами кофточку — не расстегнулись ли пуговицы. Пуговицы были в порядке, и у нее возникло жуткое подозрение, что они подкуплены «Этим». Один из охранников сделал шаг вперед. Олла гигантским скачком отпрянула назад, оказалась у входа в левый коридор и помчалась по направлению к складам, рассчитав, что, спрятавшись среди ящиков, она сумеет доползти до окна, выбить его и выбраться наружу. Влетев в двери склада, она упала и откатилась за ящики с консервированной фасолью. Поджав ноги так сильно, что коленки уперлись в подбородок, она попыталась затаиться, ей казалось, что сердце ее грохочет, она никак не могла восстановить дыхание и в ужасе думала, что громкое прерывистое сопение выдаст ее погоне. Попытавшись взять себя в руки, она осторожно выглянула из-за ящиков.
В пропитанном пылью и запахом мочи помещении склада висела тишина. За ней не гнались. Когда она вышла на задний двор, начинало светать. Было холодно, воздух был влажен, и под платьем она тут же покрылась гусиной кожей. Олла сделала несколько шагов и онемела. Над кучей мусора в углу двора белели в молочных сумерках прелестные цветки. Она подошла поближе и наклонилась. В нос ей ударило зловоние лежалых отходов, но она не замечала этого, а только смотрела на цветы, пытаясь понять, откуда им было взяться здесь, таким чистым и нежным. Наклонившись еще ниже, она хотела погладить белый лепесток и вдруг отпрянула в таком же паническом ужасе, как тот, который охватил ее на проходной несколько часов назад. Светло-зеленый стебель поднимался из серого шишковатого клубня. На пустыре за консервным заводом проросла картошка.
В цех Олла не пошла, решив сказаться больной. Ее заливала краска при одной мысли о необходимости встретиться с охранниками на проходной. Она вернулась в свою конуру, легла на кровать и тихонько заговорила сама с собой, обращаясь к себе по имени, жалея и успокаивая. Она заставила себя думать и пришла к выводу, что ее состояние вполне понятно и ничуть не постыдно, — на нее ведь покушались, никто не смог бы сохранить мужество и спокойствие в таких обстоятельствах, она, Олла, и так большой молодец, она не поддалась панике, продолжает работать; с другой стороны, не надо дразнить гусей, в этом городе ее все-таки многие знают, ее можно вычислить. Лучше уехать. Поезда ходили плохо, но Олла была знакома с начальником станции, тот был когда-то однокурсником Робби, и один из немногих успел даже побывать в их домике на берегу. Билеты он тебе достанет, тихонько говорила себе Олла, получи на заводе расчет, этих денег хватит на билет и еще останется на первые пару дней. Сейчас война, говорила себе Олла, рабочие руки нужны везде, заводы, госпитали, ты везде устроишься, ты ведь не гнушаешься черной работы. У тебя есть опыт, ты была медсестрой. Тут ей в голову пришла блестящая мысль — боже, как она не подумала об этом раньше, надо пойти в военкомат и попроситься медсестрой на фронт! Все время двигаться с войсками с места на место, никому ее не найти, и вдобавок она будет приносить реальную пользу. Она вскочила и засобиралась. Уложив два платья, старый медсестринский халат (пригодится теперь, недаром сохранила!) и мелочи, она пошла с чемоданчиком в цех, найти мастера и взять расчет. Робби надо будет написать об этом решении, если он в прежнем состоянии, он будет рад и горд, а если состояние уже переменилось, — что ж, он тогда все равно не будет ей писать. Робби в последнее время занимал ее меньше, слишком много сил уходило на обеспечение собственной безопасности, она корила себя за это, и мысль о том, чтобы, как и он, пойти на фронт, показалась ей в этом свете еще лучше.
Уже идя по цеху, она стала ловить на себе странные взгляды. Мысленно выругав себя за допущенную утром панику, она шла к комнате мастера, улыбаясь и кивая всем. На кивки, однако, ей никто не отвечал, и вдруг дорогу Олле преградил невысокий солдат с заплывшим глазом. За его спиной мельтешил одноногий сторож цеха, вечно пахнущий сивухой старик с алюминиевым костылем, мерзко стучащим в пол. Сейчас, завидев Оллу, он взвизгнул и стал тыкать в нее пальцем из-за плеча солдата. Солдат посмотрел на нее и спросил, она ли госпожа Олла Жене. С сердцем, провалившимся в живот, Олла подтвердила — да, это она. «Следуйте за мной, — сказал солдат, — Вы арестованы».
В следующую секунду Олла шла вдоль линии конвейера к выходу из зала, за ней, наведя автомат ей в спину, шел солдат, а сторож, отставая, кричал что-то им вслед. На улице их ждала черная машина военного министерства, солдат перехватил ружье правой рукой, а левой нажал Олле на макушку, сажая ее в машину. Внутри на заднем сидении ждал другой солдат, оружие лежало у него на коленях. Первый сел слева от Оллы, и машина тронулась.
Олла в панике пыталась выяснить у солдат, куда и зачем ее везут, постыдно заплакала и говорила, что она ни в чем не виновата. Солдаты молчали, как истуканы, тот, у которого заплыл глаз, осторожно касался кончиками пальцев распухшего нижнего века и морщился, всем видом показывая Олле, что разговаривать с ней не собирается. У светофора машина остановилась, и внезапно Олла сквозь пелену слез увидела на фонарном столбе приклеенный лист бумаги с собственной год назад сделанной для «Экватора» фотографией и подписью «Разыскивается государственная преступница». Ей показалось, что сейчас она проснется. Машина опять тронулась.
Через несколько минут они остановились у штаба комендатуры. Оллу вывели из машины, держа под обе руки, провели по коридорам и впустили в жарко натопленный кабинет, с ковром на полу и невысоким человеком в офицерской форме за полированным столом; стол, казалось, был человеку велик, как бывает велика одежда.
Солдаты вышли, офицер запер дверь изнутри, прошелся к окну, посмотрел на небо, повернулся, вышел из за стола и упал перед Оллой на колени. «Все позади, моя принцесса, — сказал он, — Вам осталось потерпеть еще несколько минут, и Весь этот ужас будет позади. Я не бросил Вас». И, поняв все, Олла закричала птицей, согнув колени и сдавливая ладонями щеки, и рванулась к окну, но он cхватил ее за запястье, резко рванул к себе и зашептал в ухо, обдавая несвежим дыханием: «Не бойтесь, о, не бойтесь, как Вы могли подумать, я не допущу Вашего позора. Когда все будет кончено, я передам себя в руки военного трибунала. Я скажу им, что ревновал Вас, что вы были моей любовницей, да, и что я сделал это все из ревности, понимаете? Вас будут помнить, как женщину, убитую из-за любви! Не как государственную преступницу! О, не бойтесь, не бойтесь, я не дам замарать Ваше имя!» «Сумасшедший! — закричала Олла, — псих! Псих! Отпусти меня!» «Спасибо, моя принцесса, спасибо, что Вы поняли меня», зашептал он, оглядываясь на дверь, — «теперь они поверят, точно поверят». Он быстро поймал ее вторую руку и связал кисти веревкой, широким пластырем залепил ей рот. «Все для правдоподобия, моя принцесса, — жарко прошептал он, мы обязаны спасти Ваше имя». Увидев безумный, полный ужаса взгляд Оллы, он мягко провел рукой по ее щеке и ласково сказал: «Милая Олла, Вы полюбили меня, как и я Вас, спасибо Вам. Я вижу, Вы испуганы, Вы боитесь той судьбы, которую я избрал для себя. Но поверьте, я счастлив сейчас, поверьте, что Ваше счастье мне дороже своего. Вы будете ангелом на небе, будьте моим ангелом-хранителем, Олла, просите бога за меня». Он постоял, ласково глядя на нее, еще пару секунд, потом отпер дверь и выглянул в коридор. Два ее конвоира дежурили у двери и сейчас поднялись на ноги. «Расстрелять», — сухо сказал офицер. Солдаты не выразили никакого удивления, косой зашел Олле за спину и направил на нее дуло. «Пошевеливайся,» — сказал он, и легонько ткнул Оллу автоматом. Второй пропустил ее вперед в коридоре и тоже пошел следом ленивой походкой, выставив оружие вперед.
