— Кря, — сказал свисток. — Кря… Кря.
В норе что-то закопошилось.
— Держи, держи его, а то удерет. Сетку подставляй. — торжествующе взревел Мишка. — Точно, волчонок! А вы не верили, дядька у меня знаешь какой охотник.
— Колючий, зараза. Держи его!
— Тьфу, да это обычный ежик.
— Да, вроде ежик, — расстроился Мишка. — Ну и что, в живой уголок посадим. Ты в сетку его засунь, в сетку.
Пойманный ежик тут же свернулся клубком, начал сучить лапками, но безнадежно запутался в авоське, начал фыркать от пережитого ужаса и извиваться.
— Ежик, не бойся троянцев, дары подносящих, — выпучил глаза Леха.
— Ну, ты сказал, блин.
— Кароший ежик? Хенде Хох, — выпучил глаза Степан.
Животное свернулось клубком, и разворачиваться не желало, сопротивляясь лапками со сточенными когтями.
— Так не донесем, надо ему для храбрости выдать — убежденно заявил Мишка, пребывавший в эйфорическом состоянии.
— «Солнцедара?» — Леха с брезливым выражением лица вытряхнул ежика на землю, наклонил бутылку, и засунул остренький носик в горлышко. Ежик упирался лапками, захлебывался, чихал, но вскоре начал жадно лакать.
8.
Таким светлым и земным было это воспоминание, что Степану безумно захотелось вернуться в детство. По сравнению с черной бездной и подвешенным его состоянием, даже последующие события того дня представлялись ему с особой, ностальгической нежностью.
— Что же это такое? — подумалось ему. — Оказывается, мы все беззащитны перед космосом. Можно курить во дворе, можно спать в собственной кровати, и нет никакой гарантии, что в следующую микросекунду не прилетят эти поганые облачка, и… Все существо Шишкина восставало против насилия над личностью, и он начал переворачиваться в невесомости.
Забурлило в ушах, казалось, вода в неведомой емкости пузырилась и взрывалась чем-то вонючим. Пахло какой-то невообразимой гадостью. Сероводород с примесью духов, и вдруг — неуловимый, чувственный аромат моря, свежего тумана и можжевельника. Сигарет, кофе и красного вина. Креветок женских духов и греха.
Шишкин чихнул, затем жадно вдохнул этот ностальгический бальзам, и лоб Степана будто укололи миллиардом крохотных иголочек. Иголочки эти медленно поползли наверх, вниз, дошли до ушей, если они у Шишкина вообще еще были, и причинили томительную, страстную боль в губах.
В результате, Шишкин с невыносимой силой возжелал женщину. Некоторое время, возможно секунду, а возможно и несколько десятилетий, Степан грезил, не в силах оторваться от сладостных образов.
Когда он пришел в себя, светящиеся тучки кружились хороводом и игриво подмигивали, точно новогодняя иллюминация.
9.
— Слабаки, еще треть бутылки осталась, — Мишка решительно вылил остаток в кружку. — За ежика!
— Что-то меня качает, — признался Леха. — Уй, блин, — он рванулся к свету, зацепился ногой за корень, и рухнул на тропинку…
— Куда ты лезешь, дубина! Вставай! Ну все, приехали.
— Алексей? — удивилась невесть откуда появившаяся на дорожке учительница. Рядом с ней была красавица-Вика. — Что с тобой?
— Я… Это. — Леха скривился, и его вырвало.
— Фу, какая гадость, — поморщилась Вика. Похоже было, что Лехе теперь никогда не удастся добиться от нее взаимности.
— Хороши, нечего сказать! — поджала губы Анжелика Семеновна. — Герои! — Игорь, немедленно выйди из кустов и подойди ко мне. Ну ка, дыхни! Пили?
— Мы больше не будем, Анжелика Семеновна, — испуганно затараторил Гоша.
— Степан, ты тоже принимал участие? А еще представитель рабочего класса. Что скажет твоя мать, которая с утра до ночи несет вахту ради твоего будущего?
— Простите нас, Анжелика Семеновна.
— Сообщить о происшедшем — обязанность советской учительницы. — поджала губы биологичка.
— Мы вот ежика для живого уголка заготовили, пущай это, живет. — Степан сконфуженно протянул учительнице авоську, и понял, что язык плохо его слушается.
— Час от часу не легче. Варвары! Губители живой природы!
— А чего такого? Для гербария.
— Вы сейчас же покажете мне, место, где нашли ежа! Еж — санитар нашего, советского леса.
— Это на опушке, Анжелика Семеновна, около сосны. — Спохватился Мишка. — Это все они. Я им говорил, не надо, а они…
— Предатель, — презрительно сплюнул Гоша. — Шестерка.
— Вы все виноваты, — тоном, не терпящим возражений, сказала учительница. — Так где вы его нашли, здесь?
— Да, вот норка, под корнями.
— Выпускайте. Осторожно, чтобы его не травмировать. Иди домой, ежик!
— Фас! — с радостным возбуждением выкрикнул Леха.
— Алексей, стыдись. Мы сию же минуту возвращаемся в школу, — холодно сообщила Анжелика Семеновна. — Из учительской вы позвоните родителям, и вызовите их к директору.
— Что ты еж такой колючий, — невпопад вспомнил Леха детсадовские утренники. — Это я на всякий случай. Знаешь, кто мои соседи? Коммунисты и медведи.
— Так, Алеша. Это уже чересчур. Признайся, где ты слышал такое стихотворение, в семье? На улице, в среде отщепенцев?
— Анжелика Семеновна, я спутал. Все напутал.
— Интересная история получается, Алексей. Неплохой ученик, из семьи советских трудящихся, является носителем чуждой нам в корне идеологии. И это в такое время. Все вы слышали о том, что империализм загнан в угол, огрызается и пытается совратить молодые души. В то время, как строители нового общества…
10.
Облачка перестали мигать. Разбившись на тороиды, они бросились врассыпную. Из пустоты появилась черная туча с бродившими внутри фиолетовыми разрядами. Туча была страшной, напоминавшей ядерный гриб.
— Вот и все, — понял Степан. — Училка пришла, сейчас этим тороидам — похитителям по первое число вставят.
Из фиолетовой сердцевины тучи выскочили маленькие молнии, молниеносно догнавшие и ужалившие шаловливые облачка, да так, что на каждом из них осталось светящееся фиолетовое пятнышко. В голове у Шишкина громко забулькало. Паровозный гудок («Откуда здесь поезд?» — удивился Степан) проревел первый аккорд гимна СССР.
— Союз нерушимый республик свободных, — продолжил Степан. Сразу же за этим, клеточки Степанова тела соединились вместе, и он начал с жуткой скоростью падать вниз.
— Мамочка, — заорал Шишкин, не в силах вынести сплетающихся в узлы созвездий, и зажмурился.
Падение было болезненным, по правде говоря, Степан слегка отбил себе копчик. Он снова чувствовал свое тело. Руки его держались за что-то холодное, слегка шершавое. Ноги упирались в твердь.
