— Степан… — «Откуда, откуда он знает? — Крутилось в голове у Толи. — Кто меня продал? Или он блефует?»
— Да никто тебя не бросил, Толик. Это просто у меня экстрасенсорика прорезалась. И скажу я тебе — мерзавец ты. Хотя, я тебя понимаю, останется несколько миллионов, на скромный домик хватит. И номер счета твой шестнадцатизначный, оффшорный знаю. Ишь, чего надумал, налогов не платить. А если я в налоговое управление настучу? Заломают твои белые ручки, посадят в зиндан, и прощай-прости вольная жизнь.
— Чертовщина какая-то. — Мелькнуло в голове у Анатолия Ивановича, и вслед за тем совсем уже криминальная мысль об убийстве, которую он, впрочем, тут же отверг, как несоответствующую ситуации и моральному кодексу.
— Ага! — Торжествовал Шишкин. — Убивать-то меня боишься, засудят, да и совесть загрызет.
— Толь, а может полицию вызвать? Он, кажется, пьяный, или рехнулся, — взмолилась Галя.
— Нет, мы с ним разберемся. Откуда ты все это знаешь? Хорошо, давай поговорим, — зашипел Анатолий Иванович, схватил Шишкина за рубашку и втащил в комнату. — Ты, Степан, войди в мое положение. Бизнес усыхает на корню, я не то, что прибыль, зарплату вам и страховку платить не могу. Нашелся покупатель, два месяца с ним договаривались — все напрасно. Еще недели две, и я потеряю все, если не объявлю банкротство. А чего ты волнуешься, получишь пособие по безработице.
— Ну, уж не лукавь, заработаешь ты двенадцать миллионов, налогов с них платить не будешь. Номер счета твой — двести тринадцать шестьсот пятьдесят семь…
— Замолчи, черт бы тебя побрал. Сколько ты хочешь, Степан? — обреченно вздохнул шеф.
— Половину. Я ее заслужил, мы ведь с тобой вместе все это начинали.
— Ты меня без ножа режешь, Степан, — простонал Анатолий Иванович.
Но Степан уже знал, что шеф согласен.
13.
Неожиданно Шишкин онемел, будто заморозился в пространстве. Анатолий Иванович тоже застыл, не закончив фразу. Светящееся серебристое облачко окутало Степана и взорвалось звездочками. К счастью, Шишкин не был знаком с механизмами локального изменения действительности, поэтому проснувшись в дворике со частично стертыми фрагментами памяти и модифицированным будущим, он совершенно не удивился.
— Черт, приснится же такое! — Степан потряс головой, попытался встать и с грохотом уронил стул.
— Чего гремишь? — Высунулась из окна Ксения. — Спать пора.
— Да и сам не знаю, заснул, видимо. Почему так головка болит?
— Я этого Василия на порог больше не пущу. — Распалялась Ксения. — Ты на себя посмотри. Каждый раз одно и то же.
— Ксюша, да не ругайся ты, — зевал Степан.
— Быстро иди спать.
— Иду, иду. Водички бы мне, Ксюш.
— Держи, и таблетку Алька-Зельцер выпей. У тебя же совещание завтра утром, забыл?
— Люблю я тебя, Ксения, душевная ты. Ты уж прости меня.
— Ах, Степан-Степан. Только обещай мне, что это в последний раз.
— Ей-Богу, — Степан в этот момент и сам был уверен в собственной искренности. Ну его, этого Васю. И с Толей на днях поговорю, чтобы он акций подбросил. И заживем мы спокойно, хорошо — бормотал Шишкин. — Правда все будет хорошо? — почему-то разволновался он. — Тьфу ты, такое дерьмо приснилось, облака какие-то.
— Спи, Степа, Спи. Все будет хорошо.
14.
В тот далекий, весенний день о ежике все забыли. Он недоверчиво плюхнулся на землю, попытался встать на свои лапы. В голове у него шумело, он лениво подошел к дереву, и окончательно потеряв чувство ориентации, полез по стволу вверх. Оказалось, что маленькие его лапки замечательно чувствовали шероховатости ствола, коготки цеплялись за кору.
— Ой, мамочка, — вздрогнула Вика. — А я и не знала, что ежи по деревьям лазать умеют. Испугали они тебя, эти придурки, да? — Вика взяла ежа на руки. — Дурачок, чего свернулся. Не бойся меня. Хочешь печенье? Земляничное, вкусное. Ну как хочешь. Ты где живешь, здесь, в норке? Иди, иди.
Ежик затуманенным взглядом обвел родные корни и вход в нору. Лапки не слушались его, но в конце концов он фыркнул, кое-как протиснулся под корни, и зашуршал где-то под землей.
А Вика отряхнула руки, взяла портфель и пошла к видневшимся за деревьями домам, навстречу своему будущему.
15.
Спустя некоторое время, произошли два события, внешне никак друг с другом не связанные, тем более, что разнесены они были отрезком в четверть века.
В связи с профилактическими работами в котельной ЖЭК 18, прорвало трубу ТЭЦ (Тепло Электро Централи). Пока разбирались, искали ответственных товарищей, и дозванивались до районной подстанции, значительный участок лесопарка оказался под водой.
Дошла вода и до норы, в которой жил ежик. Отфыркиваясь, он выбрался наружу и в отчаянии забился в теплой луже. Тонул наш ежик, а где-то там, наверху, в недосягаемом прозрачном эфире воздуха, подсвеченного рассветным солнцем, шумели кроны деревьев. Неожиданно для самого себя, ежик вцепился лапками в кору и полез вверх по стволу, Вскоре он уютно устроился на сосновой ветке, с неодобрением глядя на мутную жижу, в которой плавали старые газеты, припасенные на зиму сухие грибы и пустые винные бутылки. Через пару дней воду перекрыли, и ежик сполз с дерева, обнаружив залежи вареных червей и старых кореньев.
Копания Степана разорилась. Сам Шишкин, как и множество его друзей оказались на улице. Василий, к которому Степан почему-то начал ревновать Ксению, уехал в Россию. Работу Шишкину найти не удалось — времена были тяжелыми. Степан решил вернуться на родину. Стыдно сказать, за всю свою жизнь Шишкин ничего не смог отложить на черный день, долги его едва покрывались суммой, оставшейся от продажи машины. Пришлось ехать к Анатолию Ивановичу, просить денег в долг — билеты на семью, оплата багажа…
Какой-то подспудный груз лежал на душе у Шишкина. Тяжело было и Анатолию Ивановичу, пробивалось что-то сквозь подсознание, просилось наружу.
— Проходи, Степан, — со скорбным выражением лица произнес Толя. — Присаживайся. Да, видишь, как оно все получилось. Кризис капитализма, понимаешь.
Шишкин сел на диван в кабинете шефа. Дежавю спустилось мягким, окутывающим облаком — бредовый сон, ночь, перепуганный Толик, сам Степан, похищенный летающей тарелкой.
— Я за деньгами, Толя. — вырвалось из Шишкина. — Ты мне должен шесть миллионов, не забыл еще?
16.
На излучине Оки, там, где в фарватере намыло течением песчаный островок, на крутом берегу выросла дача очередного нового русского, ни дать, ни взять — теремок, обнесенный забором. Местные жители, впрочем, на хозяина не жалуются — ведет он себя скромно, из автомата по ночам не палит, дебоши не устраивает, конкурентов в Оке не топит. Есть у него только одна страсть — по всей округе понавешал заморских уличных колокольчиков, поэтому звон от дачи этой идет на всю округу, пугая окрестных коров и доярок.
