если это самое окружение не замечает его присутствия.
– Хорошо, пойдем на воздух.
Внутри – галерея, снаружи – грозди балконов, с улицы выглядящие, как причудливые птичьи клетки, только сплетенные не из проволоки, а из камня. Бархатистый белый мрамор.
– Так что случилось?
Скамеек тут нет, можно лишь опереться спиной о витые колонны.
– Меня выгоняют на работу.
Я старался говорить предельно серьезно, но Хэнк все равно улыбнулся. И шутливо погрозил пальцем:
– Труд облагораживает человека. А значит, отказываться от…
– Все кончено. Понимаешь? Теперь уже все и насовсем.
– Ты говоришь о…
– Ты знаешь.
Он подумал и кивнул.
Собственно, я смог признаться только ему. Однажды. Единственному человеку, от которого невозможно было бояться получить порицание.
И да, думаю, надеяться все же стоило. Верить я перестал примерно год назад. Потому что вера закончилась. Высохла, как лужа под палящим солнцем. А сейчас и надежда потихоньку иссякает, оставляя после себя раздражение. Правда, пока ещё глухое.
– Осталось всего несколько дней, а вместо того известия, которое мне было бы радостнее всего услышать, получаю что-то вроде приказа: выбирай, чем хочешь заняться, и выметайся.
Белокурая голова качнулась:
– Тебя не могли выгнать из дома.
– Ну… Это читалось между строк.
Узкая ладонь с длинными пальцами примирительно легла мне на плечо:
– Не придумывай то, чего нет.
Если бы! Никогда не страдал богатой фантазией. Только голые факты. Ничего кроме фактов.
– Вот сам подумай, неужели им было трудно решиться на усыновление? Или вдруг нашлись другие причины, по которым мне нежелательно становиться даже на шаг ближе к имени Линкольнов?
– Фрэнк, иногда случается, что…
– Все ведь из-за него, да? Из-за этой мелкой твари?
– Не говори так о брате.
Когда надо, Хэнк способен выглядеть суровым. Не хуже ангела с карающим мечом. Но поскольку из глубины карих глаз никуда не деваются доброта и понимание, испугаться не получается. По крайней мере, у меня.
– Мой брат, что хочу, то и говорю.
Вместо нового сдержанного укора – очередная улыбка. Чуть печальнее предыдущих, но по-прежнему ни на грамм не обвиняющая.
Он все понимает, мой друг. Все во мне уж точно. Только неясно, как ему удается при этом не выносить никаких суждений. Я ведь тоже понимаю многие мамины мотивы, но какой в том толк? Понимаю и злюсь ещё сильнее, чем если бы был слепым. Например, вроде того сказочного принца.
Нельзя сказать, что после «трагической смерти» Андре Дюпона Элена-Луиза сразу же бросилась устраивать свою личную жизнь. Выдерживала траур, и возможно, вполне искренне. Сдвинуться с насиженного и намоленного места пришлось, когда кредиторы семьи описали последнее имущество в уплату долгов. Что характерно, не только отцовских. Впрочем, мама всегда предпочитала пропускать подобные напоминания мимо ушей.
А вот дальше, можно сказать, на её улицу пришел настоящий праздник. Состояние оставшихся финансов позволяло нам двигаться только в одном направлении – строго на юг, где жизнь была проще и дешевле. Туда, где бледный лик и белокурые волосы ценились знатоками и лицемерами на вес золота. Неудивительно, что даже в огромном здании пассажирского порта вдову Дюпон легко было выделить из толпы. Вот связать свою судьбу с женщиной, одетой слишком скромно для того, чтобы выглядеть гордой и обеспеченной, отважился бы не каждый мужчина. Подойти и предложить приятно провести время? Это пожалуйста! Сколько их встретилось на нашем пути тогда, любителей гнусных развлечений… Я даже не пробовал считать. Но все равно не отходил от мамы далеко. Пока нам не засвидетельствовал свое почтение человек по имени Джозеф Генри Линкольн.
То, что он был богат, бросалось в глаза. Но то, насколько он могущественен, выяснилось намного позже. В день бракосочетания. Наверное, сенатор таким образом проверял искренность чувств будущей супруги. И наверное, убедился в том, во что хотел поверить. На самом деле, мама готова была в тот год к любому союзу, лишь бы не оставаться снова и снова наедине со мной. Пусть большая часть имевшихся в её распоряжении денег была уплачена смертельно больному другу семьи, который согласился заявить о своей причастности к гибели Андре Дюпона, но мы-то с Эленой-Луизой прекрасно знали, что произошло в гостиной. А главное, знали, что сын, как бы странно это ни звучало, не старался защитить свою мать.
Я просто в какой-то момент понял, что должен остановить отца. Должен вообще. Должен всему миру, который тогда казался не слишком-то и большим…
Они могли меня усыновить. Легко и просто. Сделать полноправным членом семьи Линкольн. Не знаю, разговаривали ли новобрачные об этом, но моего желания уж точно никто не спрашивал. Мнения тем более. Все шло своим заведенным чередом, спокойно, мирно, благостно, пока в один прекрасный день я не увидел, как сенатор счастливо поднимает свою супругу на руки.
Мама все-таки смогла забеременеть. Скорее всего, в этом не было ничего странного. Не самая старая женщина: тридцать два года. Врачи ставили уклончивые диагнозы, и в кои-то веки соврали меньше обычного? Бывает. Но с того дня моя жизнь оказалась подвешенной на тоненькой нити.
Если до рождения маленького Генри Линкольна я ещё смел надеяться однажды поменять фамилию, то когда белокурый ангелочек, унаследовавший от облика матери все, что только было можно, появился на свет, мои шансы начали стремительно таять. Кому нужно делить власть и деньги между двумя наследниками? Правильно, никому. Особенно человеку умному и дальновидному.
Конечно, напрямую мне ни в чем не отказывали: приличия ведь и все такое. И даже не стали требовательнее. Это сейчас мама отчего-то вдруг встрепенулась. Видимо, решила предупредить вспышку ярости. Мою вспышку. Потому что… Неужели она думает обо мне подобным образом? Неужели все ещё? Или наоборот, только укрепляется в своем заблуждении?
Нет, от таких мыслей можно сойти с ума ещё вернее, чем от злости на собственного брата. Особенно когда тебе мягко напоминают:
– Он ни в чем не виноват.
– Он виноват в том, что вообще родился!
Хэнк состроил гримасу, пародирующую одного из наших преподавателей – знатока статистики и вероятностей, мистера Джона Джемисона. В ней не было ничего примечательного, кроме одной особенности: обычно за таким мимическим упражнением следовал жесткий опрос. На предмет усвоенных студентами знаний.
– Ответь, только честно: если бы у тебя не появилось брата, ты уверен, что усыновление обязательно случилось бы?
Откуда я знаю? Оно было бы немного более возможным, вот и все. Но не предначертанным, конечно.
– Глупый вопрос.
– Нужный вопрос. Ответишь?
Я отвернулся. К городу, ковром расстелившемуся у подножия собора.
Отсюда океан был почти виден. В пелене горячего марева. А ещё были видны кварталы Нижнего города, похожие
