в шкафу, он спрятался там сам, еще живой. Он надеялся, что его не заметили. Однако дежурный сотрудник его заметил, просто отвлекся ненадолго на шум за окном. А затем вернулся и задвинул засов шкафа... Для этого не требовалось ни физической силы, ни большого ума. Только подлая, тихая жестокость.
На мгновение все в кабинете притихли, словно пытаясь вообразить себе предсмертное отчаяние Колесникова.
- Так и чего вы добились своими умо-за-клю-чениями, доктор? - рассеянно спросил порученец. - Мы ж теперь подозреваем всех и дохляков тоже. - И он ткнул пальцем в Агеева и Ворожейкина.
- Уважаемый, никого допрашивать уже не надо, - отозвался Гербильский. - Лучше подумайте, в этом ключ ко всему: для чего убийца вообще оставил труп в шкафу так надолго?
Петраков честно задумался.
- А зачем его вытаскивать вообще?
- Ну, например, если бы тело Колесникова обнаружили лежащим здесь в парке, всего в двух шагах от Исторического, связал бы кто его смерть с музеем? Да никоим образом! Все бы подумали про случайную кончину в пьяной драке. Напротив, находка тела в шкафу заставила Дмитрия Ивановича проверить коллекцию. Сразу дала понять, что убийца - один из сотрудников музея. Разве не в его интересах было вытащить оттуда тело как можно быстрей? Ладно день-два, пока он не придумает, как незаметно вытащить тело и бросить его рядом с оградой, но Колесников пролежал в шкафу больше недели!
И все потому, что вы, господин Ворожейкин, так неудачно поскользнулись, упал в сугроб и всерьез разболелись, - даже как будто с толикой сочувствия сказал Гербильский, обернувшись к Ворожейкину. - Представляю, в каких кошмарах вы промаялись все эти дни. Тут, право, в Божью кару можно уверовать...
- О чем вы говорите! - пискливо возмутился Ворожейкин, когда до него дошла суть обвинения. - Какая Божья кара, какой из меня убийца, что вы тут дотеоре-кха-кха! - дотеоретизировались!
А оборудование в вашем сарайчике - это тоже теория, или все-таки практика, а? - как грозовая туча, прогрохотал Яворницкий. - Кикоть все нашел! И плохо вы спрятали украденное, Владислав Акимович! Плохо! Ну кто в наше время прячет ценности в самоваре! Ведь вместе с самоваром украсть могут!
Я не... Это не... - заикался бледный Ворожейкин. - Я не хотел, чтобы так вышло! Не хотел! Не хотел! Я никого не убивал!
Вы просто закрыли шкаф на засов, - вздохнул Гербильский.
Петраков молча подошел к Ворожейкину и взял того за плечо.
- Родион! Дуй-ка в Асторию. Скажи, что взяли падлу.
Не прошло и получаса на улице раздалось ржание лошадей и шум.
- Вот и экскурсия с лекцией - пробурчал вечно недовольный Шмараевский.
Дверь распахнулась, и первым ввалился двухметровый детина, державший в руках громоздкий "льюис" легко, как барышня зонтик. Под его охрану Петраков и сдал полуобоморочного, непрерывно кашляющего Ворожейкина, а сам подошел к Батьке.
Нестор Иванович Махно был в шинели поверх потертой "венгерки" и папахе, которая на невысоком атамане казалась просто огромной. На темляке его кавалерийской сабли был повязан огромный алый кринолиновый бант, пару лет назад легко бы украсивший любую красавицу.
Из толпы охранников с любопытством выглядывал Родька.
Махно подошел по очереди к Яворницкому и Гребильскому, сграбастал их руки, с широкой улыбкой приветственно потряс, а затем хлопнул Петракова по плечу.
- Ну что, Василий, нашли душегуба?!
Порученец коротко пересказал умозаключения врача, который, ловя вопросительные взгляды Петракова, одобрительно кивал. Выслушав, Батька выхватил саблю и поднес к горлу Ворожейкина.
- Что ж ты падла, пока люди за счастье народное жопу рвут, душегубством занялся?! В глаза, падла смотреть. Не за убеждения ты его убил, не из голода, и даже не из-за бабы или пьяного угара. Ты ж, падла, народ свой обокрасть хотел.
- Не губи, Батька! - заистерил Ворожейкин, упал в ноги атаману и попытался обнять сапоги, но охрана его оттацила и прижала к звездчатым плиткам пола.
- Ты ж, гнида, вроде интелихентных. Будду там, Заратуштру читал, наверное, - Махно продолжал свою инвективу. - Закон Божий в гимназии учил хотя бы? Учил?
Фотограф испуганно закивал.
- А помнишь было там такое "Око - за око"?
Ворожейкин испуганно уставился на атамана. Махно стал в позу.
- Объявляю решение народного-революционного суда.
Под "народно-революционным судом", атаман понимал, очевидно всех присутствующих.
Он обвел их взглядом как бы сообщая, что выступает от их лица. Из толпы охранников выскочил тощий еврейчик в студенческой шинели, больших очках с кожаным портфелем, составившем бы честь и статскому советнику. Он достал из портфеля лист бумаги и некогда дорогую авторучку под стать портфелю, сел на ближайший стул, положил портфель на колени и приготовился писать.
- Народно-революционный суд от лица всего трудового народа Украины, выслушав показания свидетелей и рассмотрев вещественные доказательства, за убийство с нечеловеческой жестокостью и попытку лишить трудовой народ культурных ценностей приговаривается быть публично помещенным в несгораемый герметичный шкаф, служивший орудием убийства, и быть зарытым на площади перед музеем в назидание потомкам.
Подпись: командир Первой Революционной Армии Повстанцев Украины, Нестор Махно. Секретарь протянул ручку атаману, тот размашисто расписался.
Яворницкий встал и подошел вплотную к атаману, нависнув над ним, как отец надо провинившимся чадом. "Чадо" же смотрело "отцу" дерзко в глаза, держа в руках обнаженную саблю, которая тем не менее казалась игрушечной.
- Во-первых, я заявляю протест против такого, как вы изволили выразиться "нечеловечески жестокого" наказания. Во-вторых, я не потерплю на территории музея тел менее чем двухтысячелетней давности. И наконец, несгораемый шкаф - собственность Музея, на которую лично вы дали охранную грамоту.
Атаман долго и зло смотрел в глаза профессору, затем повернулся к подручным.
- Слышали, что товарищ профессор сказал? Возьмите где-нибудь пустой снарядный ящик. Заколотите. И в балочке закопаете. Увести.
Он развернулся на каблуках и молча покинул помещение. Его свита подхватила под локти ничего не соображающего, так и не понявшего, что все уже кончено, Ворожейкина.
Стук копыт и ржание лошадей растворились вдали, а Петраков продолжал отрешенно смотреть на закрытую дверь под аккомпанемент гробового молчания сотрудников Музея.
- А стоит ли оно того? - вдруг устало провел рукой по лбу Яворницкий: человек, который не первый год совершал чудеса, отстаивая Музей при шести непрерывно сменяющих друг друга режимах.
- Стоит-стоит! - вдруг встрепенулся Петраков. - Вы ж не для себя стараетесь, вы для народа! Народ вам знаете, как благодарен будет? Еще и улицу вашим именем назовет!
- Поддерживаю товарища Петракова. Его устами глаголет истина, -
