— Почему же никто раньше не замечал, что он психически больной? — спросил майор, и Мария Давидовна ясно услышала в его голосе раздражение.
— Потому что таких много среди нас, — улыбнулась она, — тихий спокойный молодой человек с некоторыми странностями характера, но ведь он никому не мешает. Да, живет один, у него не ладится с девушками, но ведь это только вызывает улыбку — ну, робкий мальчик, ничего, и для него рано или поздно найдется та, которая разбудит его. В конце концов, так происходит всегда. Молчаливый и неразговорчивый парень, да ведь это даже лучше, не раздражает окружающих своими разговорами и глупыми репликами. Порой сидит и тупо смотрит в одну точку, ну и ничего страшного, главное, он исправно и точно выполняет порученную ему работу. Иногда «крышу срывает» — так ведь все мы живем в большом городе с бешеным ритмом с постоянными стрессами, парню просто надо отдохнуть. Оглянитесь, Иван Викторович, таких людей вокруг нас сотни, если не тысячи. Они живут, отгородившись от всего мира за забором своего сознания, и ходят по тем же улицам, что и мы. Выйдя из подъезда, мы здороваемся с соседом, и идем дальше, даже не задумываясь о том, как и чем живет этот малознакомый нам человек. В гостях мы гладим мальчика по голове, даже не понимая, что этот ребенок нас не замечает. Мир мегаполиса полон людей, балансирующих на краю своего сознания. И очень часто эти люди падают в бездну. И мы этого не замечаем, до определенного момента, но, как правило, тогда уже бывает поздно.
Мария Давидовна замолчала, закончив монолог усталым голосом.
— Ладно. Хорошо. А теперь скажите своё мнение, не как доктор, а как обычный человек, — вздохнул Иван Викторович.
Она кивнула и спокойно сказала:
— А как обычный человек, я считаю, что таких ублюдков, вне зависимости от причины их маниакального поведения, надо навсегда изолировать от человеческого общества. Только одиночная камера или, — Мария Давидовна замерла на мгновение и затем продолжила, — или высшая мера наказания. Пока я знаю, что этот Максим жив, пусть даже его навечно изолируют в тюремной психбольнице или одиночной камере для пожизненно заключенных, я не смогу спокойно продолжать жить. Я имею в виду, что я не смогу жить с такой несправедливостью — невинные жертвы маньяка мертвы, а он дышит одним воздухом со мной. Воздухом этой планеты.
Она замолчала. И сделала второй глоток из чашки с остывшим кофе.
— А вот мнение обычного человека мне нравится больше, — сказал Иван Викторович, — и, может, вы напишите именно это мнение в своем заключении. А, Мария Давидовна? Давайте сделаем это, и Киноцефал закончит свою жизнь в четырех стенах одиночной камеры. Смерть для него не обещаю, потому что у нас в стране мораторий на смертную казнь, а вот пожизненно камеру-одиночку — легко.
Мария Давидовна усмехнулась.
— Если бы всё было так просто. Вы ведь знаете, что суд может не удовлетворить мнение всего одного психиатра. Потребуется коллегиальное решение независимых специалистов, и — вы прекрасно знаете, что это решение будет однозначно в пользу того, что Киноцефал болен.
— Но ведь суд может удовлетвориться мнением одного специалиста, особенно учитывая общественный резонанс, когда люди требуют возмездия?! И судья хорошо знаком с делом и тоже имеет своё мнение обычного человека?! При удачном стечении обстоятельств всё может получиться.
— Иван Викторович, вы хотите, чтобы я поступилась своими профессиональными принципами?
— Да.
— А знаете, майор, вам даже не придется меня уговаривать.
Мария Давидовна залпом выпила холодную жидкость и встала.
— Готовьте дело в суд, Иван Викторович. Завтра у вас на столе будет моё заключение по Киноцефалу, в котором я однозначно напишу, что пациент вполне вменяем и может отвечать за свои поступки.
Майор с довольной улыбкой посмотрел вслед уходящей женщине и потер руки. Всё получилось как нельзя лучше. И, может быть, когда всё закончится, его заметят там, наверху.
И это будет самым удачным завершением этого дела.
Выйдя за поликлинику, я оказался на улице. Двухэтажные кирпичные дома, построенные в середине прошлого века. Облупившаяся штукатурка на стенах и местами поломанный шифер на крышах. Широкие балконы на вторых этажах, как правило, заставлены старыми шкафами и завалены барахлом. Я иду прямо до перекрестка и, свернув направо, вижу впереди по обе стороны улицы бараки. Одноэтажные деревянные здания, которые старше меня в два, если не в три раза.
И я вдруг понимаю, почему на четвертом участке, который мне дала начмед, давно нет участкового доктора. Никто не хочет работать на этой территории с нищими и озлобленными пациентами, живущими в этих забытых Богом трущобах.
Я иду к первому бараку и, сверившись со своими данными, подхожу к первому проему. Двери нет, и, похоже, очень давно. Деревянный пол провалился, и, чтобы пройти внутрь, надо встать на кирпич справа, а затем на доску слева.
В бараке, как я и ожидал, коридорная система. Я смотрю на цифры на дверях. Найдя нужные два знака, я останавливаюсь и, вздохнув, стучу в дверь. Я жду, но ничего не происходит. Тишина за дверью. Я хочу постучать снова, но за моей спиной открывается дверь, и я слышу голос:
— Ну, чё ты, как олень, бьешься в дверь?
Обернувшись, я вижу пьяную женщину. Она, чуть покачиваясь, смотрит на меня.
— Чё те надо? — снова бормочет она.
— Я доктор из поликлиники. Пришел на вызов.
— А, доктор, тогда ладно. На ручку нажми, толкни и входи. У Людки всегда открыто.
Дверь закрывается и снова в коридоре наступает тишина.
Я открываю дверь и вхожу. Маленькая комната с высоким серым потолком. Стены, оклеенные газетами. Справа покосившийся шифоньер, слева угол отгорожен выцветшей занавеской. У окна стол и табуретка, и в правом углу диван и телевизор. В комнате стойкий запах мочи и плесени.
— Здравствуйте, я доктор, — говорю я громко.
Из-за занавески я слышу звук, похожий на мычание. Отодвинув край ткани, я заглядываю в угол. На покосившемся диване лежит обнаженное тело. Скомканное одеяло валяется на полу. На лице — вымученная косая улыбка, похожая на гримасу. Изо рта вновь раздается мычание.
Парализованный человек женского пола.
— Дома еще кто-то есть? — спрашиваю я, даже не подумав, что она не сможет ответить. Но она понимает, — скрюченные пальцы руки показывают на тумбочку. Я беру лист бумаги и отхожу к окну, ближе к свету.
«Здравствуйте, доктор. Я работаю на двух работах, поэтому не могу сидеть рядом с мамой. Нам нужно заключение терапевта для оформления инвалидности. Медицинский полис, амбулаторная карта и карта на МСЭК, в которой надо написать заключение, лежат на тумбочке. Спасибо».
