— Улетел, — сказала Ружена.
Она подошла ко мне, неуклюже переставляя ноги в подкованных ботинках, и положила руку на мой рукав. У нее дрожали пальцы.
— Мне очень тоскливо, Саня, — сказала она. — Я боюсь.
— Если позволишь, я буду возле тебя, — сказал я.
Но она не позволила. Мы вернулись в Новосибирск и расстались. Я сел за поэму. Мне хотелось написать большую поэму о людях, которые уходят к звездам, и о женщине, которая осталась на прекрасной зеленой Земле. Как она стоит перед уходящим другом и говорит низким ровным голосом: «Иди. Я не могу больше. Пожалуйста, иди». А он улыбается белыми губами.
Через полгода рано утром Ружена позвонила мне.
Она была такой же бледной и большеглазой, как тогда на Цифэе. Но я подумал, что в этом виноват сиреневый оттенок, какой иногда бывает у видеоэкранов.
— Саня, — сказала Ружена. — Я жду тебя на аэродроме. Приезжай немедленно.
Я ничего не понял и опросил, что произошло. Но она повторила: «Жду тебя на аэродроме», — и повесила трубку. Я сел в машину и помчался на аэродром.
Утро было ясное и прохладное. Это немного успокоило меня. На аэродроме меня проводили к большому пассажирскому конвертоплану, готовому к отлету.
Конвертоплан взлетел, едва я вскарабкался в кабину. Я больно ушиб грудь о какую-то раму. Затем я увидел Ружену и сел рядом с ней. Она действительно была бледна. Она смотрела перед собой и покусывала нижнюю губу.
— Куда мы летим? — осведомился я.
— На Северный ракетодром, — ответила она.
Она долго молчала и вдруг сказала:
— Валя возвращается.
— Да что ты? — сказал я.
Что я мог еще сказать? Мы летели два часа и за это время не сказали ни слова. Зато другие пассажиры разговорились. Они были возбуждены и настроены недоверчиво. Из разговоров я узнал, что вчера вечером была получена радиограмма от Петрова. Начальник Третьей звездной сообщил, что на «Муромце» вышли из строя какие-то устройства и он вынужден идти на посадку на земной ракетодром, минуя внешние станции.
— Петров просто испугался, — сказал пожилой толстый человек, сидевший позади нас. — Это неудивительно. Это бывает в пространстве.
Я поглядел на Ружену и увидел, как у нее дрогнул подбородок. Но она не обернулась. Оборачиваться не стоило. Петров не умел пугаться.
Мы опоздали. «Муромец» уже сел, и мы сделали над ним два круга. Я хорошо разглядел корабль.
Это уже не была игрушка, похожая на фужер для шамшанского. Посреди тундры под синим небом стояло, накренившись, громадное сооружение, изъеденное непонятными силами, покрытое странными потеками. Конвертоплан приземлился километрах в десяти от «Муромца». Ближе было нельзя. Прибыло еще несколько конвертопланов. Мы ждали. Наконец послышалось стрекотание, и низко над нашими головами прошел вертолет. Вертолет сел в сотне шагав от нас.
Затем произошло чудо.
Из вертолета вышли трое и медленно направились к нам. Впереди шел высокий худой человек в поношенном комбинезоне. Он шел и похлопывал себя по ноге тростью изумрудного цвета. За ним следовали приземистый мужчина с пушистой рыжей бородой и еще один мужчина, сухой и сутулый. Мы молчали. Мы еще не верили. Они подошли ближе, и тогда Ружена закричала:
— Валя!
Человек в поношенном комбинезоне остановился, отбросил трость и почти бегом кинулся к нам. У него было странное лицо: без губ. Не то лицо было таким темным, что губы не выделялись на нем, не то губы были слишком бледными. Но я сразу узнал Петрова.
Впрочем, кто, кроме Петрова, мог прилететь на «Муромце»? Но этот Петров был стар, и у него не было левой руки — пустой рукав был заправлен за пояс комбинезона. И все же это был Петров. Ружена побежала к нему навстречу. Они обнялись. Человек с рыжей бородой и сутулый человек тоже остановились. Это были Ларри Ларсен и незнакомый пилот, которого полгода назад провожала девушка в оранжевом.
Мы молча окружили их. Мы смотрели во все глаза. Петров сказал через голову Ружены:
— Здравствуйте, товарищи. Простите, многих из вас я, вероятно, позабыл. Ведь мы виделись в последний раз семнадцать лет назад…
Никто не сказал ни слова.
— Кто начальник ракетодрома? — спросил Петров.
— Я, — сказал начальник Северного ракетодрома.
— Я потерял свои авторазгрузчики, — сказал Петров. — Будьте добры, разгрузите корабль. Мы привезли много интересного.
Начальник Северного ракетодрома смотрел на него с ужасом и восхищением.
— Только не трогайте шестой отсек, хорошо? В шестом отсеке две мумии. Сергей Завьялов и Сабуро Микими. Мы привезли их, чтобы похоронить на Земле. Мы везли их пять лет. Так, Ларри?
— Так, — сказал Ларри Ларсен. — Сергея Завьялова мы везли пять лет. Микими мы везли три года. А Порта остался там. — Он улыбнулся, борода его затряслась, и он заплакал.
Петров нагнулся к Ружене.
— Пойдем, Руженка. Пойдем. Ты видишь, я вернулся.
Она смотрела на него так, как никогда ни одна женщина не смотрела и не посмотрит на меня.
— Да, — сказала она. — Ты вернулся.
Она зажмурилась и помотала головой. Они пошли, обнявшись, через толпу, и мы расступились перед ними. Она прощалась с ним навсегда, а встретила его через полгода. Он уходил на двести лет, а вернулся через семнадцать. Ему удалось это. Ему всегда все удавалось. Но как?
Я не знаю, как это объяснить и можно ли это объяснить. Я ведь только поэт. Я не физик.
Артистка Ружена Томанова
В тот день Валя вернулся поздно. Он долго мешкал в своем кабинете, что-то фальшиво насвистывал, преувеличенно сердито накричал на мартышку.
Я поняла, что все кончено. Я села и не могла подняться. Валя вошел и остановился возле меня.
Я чувствовала, как ему трудно заговорить. Потом он нагнулся и поцеловал меня в волосы. Так он делал всегда, когда возвращался домой, и на секунду у меня появилась сумасшедшая надежда. Но он сказал тихо:
— Я улетаю, Руженка.
— Когда? — спросила я.
— Через декаду.
Я встала и принялась собирать его в дорогу. Он любил, чтобы я собирала его в дорогу. Обычно он ходил вокруг меня, пел, мешал и дурачился. Но сейчас, когда я собирала его в последний раз, он стоял в стороне и молчал. Может быть, он тоже вспоминал вечер на взморье.
Десять лет назад мы давали шефский концерт в санатории межпланетников в Териоках. Было страшно выступать перед самыми смелыми в мире людьми. Страшнее, чем перед обычными слушателями, пусть каждый третий из них артист, каждый пятый — ученый, а каждый десятый — и артист и ученый. Объявили меня, я спела арию Сольвейг и «Звездный гимн». Кажется, получилось удачно, потому что меня несколько раз вызывали.
На обеде после концерта возле меня сел молодой межпланетник. Некоторое время он молчал, потом сказал: — Мне понравилось, как вы поете.
