— Спасибо, — сказала я. — Я очень старалась.
Но я знаю, что ему понравилось не только мое пение. Он тоже понравился мне. Он был длинный, не очень складный, с худым загорелым лицом. Лицо у него было некрасивое и очень милое. И хороши были умные веселые глаза. Хотя, вероятно, я заметила это гораздо позже. Ему было лет двадцать пять.
Я спросила, как его зовут.
— Петров, — сказал он. — Собственно, Валентин Григорьевич Петров.
Тут он почесал согнутым пальцем кончик носа и добавил:
— Но вы зовите меня просто Валя. Хорошо?
Он поглядел на меня испуганно и даже втянул голову в плечи. Я засмеялась. Он был необыкновенно милый.
— Хорошо, — сказала я: — Я буду звать вас просто Валя.
Потом мы танцевали, потом стемнело, и мы пошли гулять на взморье. Мы стояли лицом к желтокрасному закату. Валя рассказывал мне о последней — неудачной — экспедиции к Ганимеду. Я слушала, и мне представлялось, что, кроме меня, он никому в целом свете не рассказал бы так о своей ошибке, которая привела экспедицию к неудаче.
Я слушала, глядела на закат, и больше всего мне хотелось сказать Вале что-нибудь доброе и ласковое.
Но я еще не смела. Валя остановился и сказал: — Ружена, я тебя люблю.
Я не знала, что ответить, и он спросил: — Ты на меня сердишься?
Мы поцеловались. Я осталась в Териоках, и это была самая счастливая неделя в моей жизни. Так я стала женой межпланетника.
Мало-помалу я все лучше узнавала Валю. Он всегда был веселый, внимательный, ласковый. («Ласковый! — возмутился однажды Сережа Завьялов. — Все мы ласковые под голубым небом. Ты бы поглядела на своего Валечку, когда „Навои“ попал в метеорный поток…») И он был совершенно особенный человек. Похожих на него я не встречала даже среди его друзей. Конечно, он не один такой, но я-то таких больше не встречала.
Он очень любил свою профессию и знал в ней все новое из теории и техники. Но довольно скоро я обнаружила, что главные его интересы лежат в какой-то другой области. В промежутках между рейсами (и, наверное, во время рейсов) он штудировал новейшие исследования по теории тяготения, по асимметричной механике, по специальным разделам математики. У нас собирались его друзья и ночи напролет спорили на ужасном русско-французскокитайско-английском жаргоне. У них были какие-то грандиозные планы, но я и не пыталась понять чтолибо.
Как-то весенним вечером, четыре года назад, Валя спросил, как бы я отнеслась к его участию в звездной экспедиции. Я знала, что такое звездные экспедиции, о них много говорили и писали в последнее время. Корабль улетает с возлесветовой скоростью к дальним мирам и возвращается через сотни лет. Я сказала:
— Я умру.
Я знала, что умру, если он навсегда уйдет от меня. И еще я сказала:
— Ты не сделаешь этого. Пожалуйста, не делай этого.
Он испуганно посмотрел на меня и втянул голову в плечи. Затем он сказал с улыбкой;
— Собственно, это еще не так скоро.
Но я знала, что он уже решил. Тень этого разговора легла на мою жизнь. Через два года стартовала Первая звездная. Ее вел ближайший друг Вали, Антон Быков. Еще через год улетел Горбовский.
Валя сказал мне:
— Следующим буду я, Руженка.
Он знал, что причиняет мне боль. Но он хотел подготовить меня. А мне хотелось кричать от боли.
Мне захотелось, чтобы он ослеп или сломал позвоночник, только бы остался со мной. Но я знала, что все бесполезно. Он был разведчиком великой и проклятой вселенной и не мог быть никем другим. Поэтому я ничего не сказала.
Нас часто навещал Саня Кудряшов. Валя и Саня знали друг друга с детства. Саня был поэт. Мне казалось, что он был единственным человеком, который понимал и жалел меня. Нет, конечно, Валя тоже понимал и жалел.
И вот осталась последняя неделя. Она прошла быстро — самые горькие семь дней в моей жизни.
Нас доставили на стартовую станцию Цифэй, с которой совсем недавно ушли корабли Быкова и Горбовского. С нами был Саня. Я знала, что это Валя пригласил его, и знала, для чего. Валя все понимал.
Я глядела на Валю, а куда глядел он и что он видел, я не знаю. Но его пальцы сжимали и мяли мою руку, словно старались запомнить ее.
Было объявлено время старта. Валя обнял меня.
Я думала, что сойду с ума. Я оттолкнула его, и он попятился, глядя мне в глаза, пока не исчез в люке.
Между нами легли столетия.
Я осталась одна. Я сказала Сане, что хочу быть одна. Рядом со мной кипела огромная прекрасная жизнь, люди учились, любили, строили, а я не могла быть с ними. Я перестала петь, никуда не выходила, ни с кем не разговаривала. Я завидовала. Или, может быть, я надеялась. Вероятно, где-то в глубине моей души упорно жила уверенность, что Валя может совершить невозможное.
А потом мне сообщили, что «Муромец» возвращается. Я не удивилась. Оказывается, я все время ждала этого. Не помню, как я позвонила Сане, как я попала на аэродром. Кто-то осторожно, но очень решительно втолкнул меня в кабину конвертоплана и опустил в кресло. Я поблагодарила. Появился Саня, и конвертоплан взлетел. Пассажиры — межпланетники, ученые, инженеры-гадали о причинах возвращения «Муромца». Один отвратительный человек даже сказал, что Петров струсил. Мне было смешно: никто из них не догадывался, что Валя возвращается ко мне.
Мы бескоиечно долго стояли и глядели на черный силуэт «Муромца» на горизонте. Потом с синего неба упал вертолет. Из вертолета вышли трое и направились к нам. Впереди шел высокий худой человек в потрепанном комбинезоне. Он был однорукий, лицо его было похоже на глиняную маску, но это был мой муж — самый смелый и прекрасный человек на свете.
Я закричала и побежала к нему. Он побежал мне навстречу.
В тот день я никому не отдала его. Я заперла дверь и выключила вадеофон. Может быть, мне не следовало так поступать. Ведь Валю ждала вся планета. Но я ждала его больше всех.
— Тебе было трудно? — спросила я.
— Нам было очень трудно, Руженка,-ответил он.
— Ты любил меня там?
— Я любил тебя везде. Там осталась планета, которую я назвал твоим именем. Только я уже не знаю где. Там остался Порта. И моя рука тоже осталась там. Это былa злая планета, Руженка.
— Почему же ты назвал ее моим именем?
— Не знаю. Собственно, это прекрасный мир. Но он дорого нам достался.
Он улыбался, и мне казалось, что он такой же, как десять лет назад на взморье в Териоках. Я взяла его за плечи и поглядел-а в глаза.
— Как тебе удалось вернуться, Валя?
Он ответил:
— Я очень хотел, Руженка. Я очень люблю тебя, поэтому я вернулся. Ну и, конечно, немного физики.
Астролетчик Валентин Петров
Третья звездная началась. «Муромец», неторопливо забирая скорость, пошел прочь от Солнца по перпендикуляру к плоскости эклиптики. Теперь мне предстояло рассказать о своем замысле товарищам.
