— Возможно, все это так, — сказал Рейнолдс Джейсону, не обратив внимания на Езекию, — но остается еще ваше нежелание, чтобы мы вновь заселили Землю. Вероятно, немногие захотят здесь жить, но вы же не хотите никого. Земля — не ваша личная собственность; вы просто не можете заявлять на нее права собственности.
— За исключением чувства отвращения при виде еще одной технологической угрозы Земле, — ответил Джейсон, — вряд ли мы с Мартой могли бы выдвинуть какое-то логически обоснованное возражение, а из людей этого дома в счет идем только мы двое. Остальные находятся среди звезд.
Когда Марты и меня не станет, дом будет стоять пустой, и я теперь знаю, что очень немногих, если вообще кого-то, это действительно опечалит. Земля вернулась к своему первобытному облику, и мне было бы непереносимо видеть ее вновь обобранной и разграбленной. Однажды мы это уже с ней сотворили, и одного раза довольно. Одно и то же преступление не должно совершиться дважды. В моем случае это лишь эмоции, но есть и другие, много других, для кого это действительно имеет значение. Когда-то индейцы владели этим континентом, и белые люди его у них отобрали. Мы убивали их, грабили, загоняли в резервации, а те, кто избежал резерваций, были вынуждены жить в гетто. Теперь они создали новую жизнь, основанную на старой — лучше, чем старая, поскольку они переняли от нас кое-какие знания — но все же свою жизнь, а не нашу. И по отношению к ним преступление тоже не должно совершиться дважды. Их тоже нужно оставить в покое.
— Если бы мы согласились, — сказал Гаррисон, — оставить этот континент в неприкосновенности, селиться только на других…
— В старые времена, — сказал Джейсон, — мы заключали договоры с индейцами. Пока текут реки, пока дует ветер, говорили мы, договоры будут соблюдаться. И потом неизменно их нарушали. И то же будет с вашими так называемыми соглашениями. Несколько столетий, а скорее, даже меньше. Не более. Даже с самого начала вы стали бы вмешиваться. Захотели бы начать торговлю. Вы стали бы нарушать старые соглашения и затем заключать новые, и каждый раз индейцы получали бы все меньше и меньше. Это была бы та же самая старая история. Технологическая цивилизация не знает чувства удовлетворения. Она основана на выгоде и прогрессе, своем собственном виде прогресса. Она должна распространяться вширь, иначе она погибает. Вы можете давать обещания и быть при этом искренни; вы можете намереваться их сдержать, однако вы их не сдержите и не могли бы, даже если б захотели.
— Мы будем сражаться, — сказал Красное Облако. — Нам бы не хотелось этого делать, но придется. Мы потерпим поражение, мы знаем это даже теперь, но все равно станем — как только первый плуг вспашет землю, как только будет срублено первое дерево, как только первое колесо подомнет траву…
— Вы сошли с ума! — выкрикнул Гаррисон. — Вы все сумасшедшие. Сражаться с нами! Вы? С копьями и стрелами!
— Я сказал вам, — ответил Гораций Красное Облако, — мы знаем, что потерпим поражение.
— И вы запрещаете нам вход на планету, — мрачно проговорил Гаррисон, повернувшись к Джейсону. — Это не ваша планета, чтобы вы могли запрещать. Она настолько же наша, насколько и ваша.
— Вход на нее никому не воспрещен, — ответил Джейсон. — У нас нет никакого юридического, возможно, нет даже морального права вам противостоять. Но я вас прошу, из уважения к приличиям, оставить нас в покое, нас не трогать. У вас есть другие планеты, вы можете занять новые…
— Но это наша планета, — сказал Рейнолдс. — Она ждала все эти годы. Вы не можете воспрепятствовать остальному человечеству взять то, что ему принадлежит. Нас отсюда забрали; мы этого не заслуживали. Все эти годы мы считали ее своим домом.
— Вы не заставите нас в это поверить, — сказал Джейсон. — Не в то, что экспатрианты радостно возвращаются к старым родным берегам. Разрешите, я скажу вам, что думаю.
— Да, пожалуйста, — сказал Рейнолдс.
— Я думаю, что вы, возможно, уже давно знали о местонахождении Земли, но она вас не интересовала. Вы знали, что здесь осталось мало ценного, что на ней не найти ничего, кроме места для жилья. А потом вы прослышали, что на Земле остались люди, и что они могут сами по себе путешествовать к звездам — оказываясь, где пожелают, в мгновение ока, — и что они могут телепатически общаться через огромные расстояния. Слухи постепенно множились, и картина выстраивалась все четче. И вы подумали, что если б только вы сумели добавить такую способность к своей технологии, вы смогли бы развиваться быстрее, прибыли ваши стали бы выше, могущество ваше стало бы больше. И лишь тогда вы задумались о возвращении на Землю.
— Я не совсем понимаю, к чему вы это говорите, — сказал Гаррисон. — Факт тот, что мы здесь.
— Вот к чему, — ответил Джейсон. — Не угрожайте тем, что завладеете Землей, в надежде, что мы блефуем и в конце концов сдадимся и отдадим вам то, что вы хотите, чтобы вы не заселили Землю.
— А если мы все равно решим заселить Землю?
— Тогда заселите. Мы никак не можем вас остановить. Народ Красного Облака будет уничтожен. Мечте роботов может наступить конец. Две культуры, из которых что-нибудь могло получиться, будут обрублены, и вы останетесь при бесполезной планете.
— Не бесполезной, — сказал Рейнолдс. — Учтите наши достижения. С тем, что у нас сейчас есть, Земля имела бы экономическое значение как аванпост, как наша база, как сельскохозяйственная планета. Она бы стоила нашего труда.
Пламя свечей колыхнулось под налетевшим откуда-то сквозняком, и наступило молчание — потому что, подумал Джейсон, все, что можно было сказать, уже сказано, и бесполезно говорить что-либо еще. Это был конец, он понимал. Двое сидевших по другую сторону стола мужчин не испытывали никакого сочувствия; быть может, они понимали, что поставлено на карту, но то было холодное, жесткое понимание, которое они посчитают своей заслугой.
Их послали работать, этих двоих и тех, которые находятся в космическом корабле на орбите, — их послали работать, и они намерены это сделать. Для них не имеет значения, что может выйти из того, что они сделают свою работу, — это никогда не имело значения, ни сейчас, ни прежде.
Уничтожались цивилизации, стирались с лица земли культуры, раздавливались человеческие жизни и надежды, игнорировалось всякое приличие. Все приносилось в жертву прогрессу. А что такое прогресс? — подумал он. Как его определить? Есть ли это голая мощь, или же он подразумевает нечто еще?
Где-то хлопнула дверь, и оттуда докатилась волна холодного осеннего воздуха. В вестибюле послышались шаги, и через порог шагнул робот, поблескивавший при каждом шаге.
