Ну конечно, я помню. Как такое забыть.
«Обманула! Ты меня обманула! Ненавижу! Смеялась надо мной! А я-то верил!» – думаю я, стоя возле подъезда Кристины. Разум затуманен от алкоголя. Руки невольно трясутся. Скукоживаюсь от холода, но стою на месте. Мне плохо, но не один я такой. Кристина всё еще лежит на полу в прихожей и плачет. Наверное, тогда я простоял так около часа. Силы мои уже заканчивались, и я потихонечку побрёл домой. Всё было как в тумане. Утром я очнулся от чьего-то разговора, это мама вызвала доктора.
– Скажите, как он? – доносится до меня еле слышная речь.
– Температура довольно высокая, – говорит врач. – Вот, я выписал лекарства, – протягивает список моей маме. – Пусть попринимает. Вы уж проследите за этим!
– Конечно! Конечно!
– Ну, тогда всё. Я пошёл.
– Ой, спасибо. Всего доброго, – благодарит его мама.
– До свидания.
Врач уходит.
Мама подходит к моей постели и присаживается рядом.
– Ну как ты? Полегче? – спрашивает она.
В ответ я ничего не говорю, только смотрю на неё совершенно пустым взглядом.
– Ой, Господи! Что ж ты с собой делаешь? Ты ведь так себя и в могилу загонишь! Ну, зачем же так-то? Господи, господи…
Мама уходит на работу, а я остаюсь совершенно один.
В какой-то момент я провалился в сон. Чудесный прекрасный сон: мы с Кристиной на даче, сидим на мостике, я нежно обтираю её ноги. Но это лишь сон. Только во сне всё замечательно и беззаботно. Пора снова возвращаться в реальность, жестокую и суровую. С трудом поднимаюсь с постели, ноги не слушаются меня. Надо как-то дойти до туалета. Слава богу, туда мне доковылять удалось. Надо собраться с силами – обратная дорога ещё труднее. Нет сил стоять на ногах – я падаю в коридоре. От сознания собственной никчёмности слезы наворачиваются на глаза. В голове мелькнула картинка – ещё каких-то полгода назад я, молодой, здоровый, красивый, уверенный в себе, иду рядом с прекрасной девушкой. А что сейчас? А сейчас приходится констатировать – я, согнувшись крючком, в трусах и рваной майке лежу на полу в своём доме, рыдаю и что-то несвязное бормочу себе под нос.
«Тебе плохо? Да, приятель, я вижу, что тебе плохо. Никак не можешь встать на ноги?».
Снова этот голос. Мне и так сейчас невыносимо, а тут ещё он подливает масла в огонь.
«Нда… Дружок, ты жалок. Видел бы ты себя со стороны! Тощий – кожа да кости!».
Я пытаюсь пошевелить ногами, мне нужно встать, но это выше моих сил. Страшная боль пронзает всё тело.
«Что же это такое? Что это? Не могу… не могу… я не могу встать…» – произношу я с трудом, мои слова сопровождаются хриплым кашлем.
«Тяжело ощущать себя неполноценным человеком? А? Как тебе роль инвалида?».
Голос всё громче и громче, боль становится всё невыносимее.
«Нет! Нет! Не надо! Пожалуйста, я хочу ходить…» – выдавливаю из себя.
Пытаюсь ползти. Больно, конечно, но потихоньку получается.
«Каково же быть калекой?» – подумал я.
«Калекой? Ну вот, дружище, ты опять ничего не понял. Калекой… Да как у тебя язык-то повернулся сказать такое? Однозначно ты не сделал никаких выводов. А… Впрочем, к этому уже стоит привыкнуть. Какие могут быть выводы? Ты же туп как пробка! Я ещё удивляюсь, как у тебя два слова-то получается между собой связать? Взгляни на себя, ты же уже деградировал! Ничтожество! И ещё смеешь рассуждать об инвалидах. Ах, нет, ты же называешь таких людей калеками! Смеёшься над ними! Бьёшь их!».
Последние слова особенно запомнились мне. Я прекратил всякие попытки передвижения и замер.
«Не может быть! Откуда ты это знаешь? Откуда?».
Я срываюсь на крик. Но как назло ответа нет, наступает тишина.
«Ну, это же было всего один раз, всего один…» – шепчу я.
Действительно, это было всего лишь раз. Сколько же мне тогда было? Кажется, тринадцать. Ну да, всё верно, тринадцать лет. Я был тогда ещё совсем юный.
Помню, тогда выдалось особенно жаркое лето. Я вместе с ребятами со двора шатался по парку. Устав, присел на скамейку.
– Газеты! Газеты! Кому газеты? Свежие газеты! – раздался позади меня чей-то крик.
Это был дядя Витя. Местный юродивый. Человек без определённого места жительства. Насколько я помню, ему было около пятидесяти лет. Всегда улыбчивый, в приподнятом настроении. Человек никогда не унывал, несмотря на то, что у него не было одной ноги. Что с ним случилось? Толком-то никто и не знал. Разные ходили легенды. Кто-то говорил, что его сбила машина, а кто-то утверждал, что он просто замёрз пьяным, и пришлось ампутировать ногу. Конечно, он выпивал, но никогда слова никому плохого не сказал. У людей в большинстве своём дядя Витя вызывал жалость.
Я обернулся и увидел его, с трудом передвигающегося, с огромным баулом газет, который он волок за собой, и, несмотря на солнцепёк, в чёрном потасканном пальто. Действительно, такой человек мог вызвать только жалость. Но, как оказалось, не у всех. Когда дядя Витя присел на соседнюю скамейку перевести дух, двое ребят тут же к нему подскочили.
– О, ребятки! – радостно воскликнул он. – Айда ко мне! Садитесь, садитесь рядышком! А то одному-то скучно! Ох, устал я чего-то! Устал…
Ребята не собирались вести с ним дружественную беседу. Для них дядя Витя был ничтожеством, объектом для насмешек.
– Ну, ты и урод! – крикнул кто-то из ребят.
– Ребятня, вы чего? – недоумевал он.
Мальчишки ничего ему не ответили, вместо этого стали плевать в него. И всё это сопровождалось криком: – Бич! Бич! Бродяга! Проваливай отсюда!
Я сидел и наблюдал за этой картиной. Плевки сменились пинками. Травля продолжалась. В какой-то момент я услышал слова, адресованные мне: – Андрюха! Андрюха! Ты чего сидишь? Иди сюда! Иди!
Я всё слышал, но продолжал сидеть на месте. Я колебался. Одна половина меня осуждала то, что делают ребята. Вторая половина боялась быть не таким как всё, выйти из общего строя и пойти своей дорогой. Что мне было делать? Встать и резко осудить их поступок? Сказать, что я против этого? Да, я мог это сказать, но тем самым я бы подписал себе приговор и встал на место дяди Вити. Теперь я был бы для них предметом издевательств. Быть изгоем – это самое страшное.
– Андрюха, ну ты идёшь? Или нет?
Я встал со скамейки и пошёл к ним. Выбор был сделан. Я надолго запомнил взгляд дяди Вити.
«За что? За что вы так со мной?» – читалось в его глазах.
– Андрюха! Пни его! Давай, пни как следует!
«Извините, но иного выбора у меня нет», – подумал я и нанёс удар. В какой-то момент наши взгляды пересеклись. Я не увидел в глазах дяди Вити злобы, мне кажется, он всё понял. Но дело уже было сделано. Толпа, вдоволь насытившись, удалилась. Я не пошёл с ними. Спрятавшись неподалеку в кустах, я наблюдал, как дядя Витя потихонечку приходит в себя. Он поднялся со скамейки, немного отряхнулся, взял свою авоську и побрёл дальше. А я так и остался сидеть в этих кустах. С тех пор прошло много лет, но мне кажется, я все ещё сижу в них.
