— Нет.
Это Богиня. Она сидит за столом, на котором стоит бутылка коньяка и один бокал.
— Нет, тебе это не надо. Ты — самодостаточен. И ты — другой.
Я улыбаюсь. Все-таки она ревнует. И я могу её понять.
В любви всегда ярко проявляется чувство собственника. Она держит меня мертвой хваткой — в прямом и переносном смысле. Я — её мужчина, и по-другому быть не может. Но всё течет и всё меняется.
— О чем ты сейчас думаешь?
Это Мария. Приподнявшись на локте, она пристально смотрит на меня, словно пытается заглянуть в моё сознание. И она продолжает говорить:
— Я же вижу, что ты сейчас не здесь? У тебя такой взгляд, словно ты находишься далеко отсюда.
Она права.
Я уже давно иду на свет далеких фонарей, не замечая ничего вокруг.
19
Мария Давидовна смотрела на Ахтина. Все еще не веря тому, что видят её глаза. Он появился так внезапно, и сразу же разрушил все её оборонительные сооружения, заставив забыть о том, что она знает. И что она должна сделать, как законопослушная гражданка своей страны.
Его глаза созерцают пустоту. Она знает, когда это случается. Человек задумался и погружен в свои мысли, или в сознании нет ни одной мысли и человек уже перешел границу безумия.
Его ответ о Боге ей знаком. Что-то подобное она уже слышала. Или читала об этом. И это плохо. Если Ахтин отвечает на вопрос чужими словами, то он создал в своем сознании чужой мир.
Мария Давидовна задала следующий вопрос и в ожидании ответа (или появления разума в глазах) замерла. Ей так не хотелось узнать, что человек, которого она любит, безумен. Хотя, что уж обманывать себя, маньяк-убийца не может быть психически здоров.
— Ты права, — ответил он через минуту, — иногда я здесь, а иногда — нет.
— И что происходит, когда ты не здесь.
— Ничего.
Он уходит от ответа. Она видит это.
Мария Давидовна перемещает тело в кровати, сев удобнее. Она закрывается простыней, словно пытается спрятать обнаженное тело. И она неожиданно меняет тему разговора.
— Я долго думала над твоими пророчествами, которые ты отправил мне письмом. Ты уверен в них, или это просто рифмованные строчки?
Он кивнул. И ничего не сказал.
Мария Давидовна, понимая, что не получила ответ на свой альтернативный вопрос, нахмурилась.
— Ты не ответил.
— Да, я уверен в них.
— То есть, судя по твоим словам, будет Апокалипсис?
— Да. Эта цивилизация завершает свой путь. Ничего хорошего уже произойти не может. Придет день, когда все закончится. И — всё начнется.
— И когда?
— Ты знаешь, — он улыбается.
— Что я знаю?
— Супервулкан Йеллоустоун, — коротко говорит он.
Мария Давидовна, кивнув, смотрит в спокойные глаза. Она вполне серьезно разговаривает с маньяком о будущем планеты. И она верит его словам. Разум резонно напоминает ей о том, что она, так же, как он, готова перешагнуть границу безумия. И, тем не менее, она снова спрашивает:
— Хозяин реальный будет убит, — это что значит? Если я правильно понимаю расстановку сил в политике, то будет убит премьер-министр? И когда произойдет это событие?
Он смеётся. И говорит:
— Ну, убийство может быть не только физическим. Убийство может быть, например, политическим. И суть пророчества от этого не меняется. Иногда надо творчески подходить к моим словам. А когда это произойдет — знает только Бог, каковым я не являюсь.
И теперь уже он пытается сменить тему:
— Судя по всему, ты порой прикладываешься к бутылке.
Он показывает рукой на бутылку коньяка и одиноко стоящий бокал.
Мария Давидовна смотрит на коньяк и отмахивается:
— Ерунда. Просто порой хочется избавиться от грустных мыслей.
— Ну, и как, помогает?
— Не всегда.
Мария Давидовна отводит глаза в сторону. Ахтин прав, — в последнее время она частенько стала прикладываться к бутылке. И причина не только грусть, но и страх будущего. И еще — осознание того, что она одинока и в этом мире никому не нужна.
20
Капитан Ильюшенков зашел в кабинет и, услышав трель звонка, взял телефонную трубку.
— Да, капитан Ильюшенков слушает, — сказал он недовольным тоном. Рабочий день только начинается, а уже кто-то названивает.
— Ладно, сейчас подойду.
Он положил трубку на место, задумчиво посмотрел на телефонный аппарат и сказал:
— Вот оно как оборачивается.
Через пять минут он был этажом ниже в кабинете эксперта.
— Ну, что тут у тебя. Давай только по порядку и доступным языком.
— Первое, — Артем показал рукой на упакованный в целлофан нож, — орудие убийства. Им убит мужчина и ранен Вилентьев. Кстати, на ноже кровь Вилентьева, то есть он бросился на помощь и получил удар ножом уже после того, как был убит мужик.
— Второе, мы пока не опознали парня, которого нашли в подвале, но я пробил отпечатки пальцев по базе и получил неожиданный ответ. Наши отпечатки совпали с отпечатками пальцев, оставленными на металлическом пруте, которым убили молодого парня в Москве в конце апреля этого года. Уже завтра к нам прилетит следователь из МУРа.
— И третье, все-таки глаза у парня были выдавлены. Я попросил судмедэксперта внимательно посмотреть это и он сказал, что глазные яблоки аккуратно удалены. Думаю, вы понимаете, что бродячие псы сделали бы это очень неаккуратно.
Ильюшенков кивал на каждое сообщение Артема и смотрел на то, как эксперт доволен проделанной работой. Подумав, что стоит похвалить его, он сказал:
— Отличная работа. Молодец.
Артем широко улыбнулся. А капитан вздохнул, — похоже, ему придется взяться за дело, засучив рукава.
— Вот здесь все заключения, — Артем показал на папку с документами.
Капитан еще раз поблагодарил и, забрав папку, пошел в свой кабинет. Когда он поднимался по лестнице, завибрировал мобильный телефон. Чертыхнувшись, капитан посмотрел на экран. Жена. А ей-то чего надо?
— Да, слушаю.
Он слушал, как жена издалека начинает рассуждать о том, что ей позвонила близкая подруга, у которой есть родная тетя.
— Короче, — скомандовал капитан, открывая дверь кабинета.
— У этой тети сын пропал. Он жил отдельно, учился в техническом университете, и вот теперь на телефон не отвечает, дома его нет и в институте не появлялся.
Капитан вздохнул и обреченно сказал в трубку:
— Ну, а я здесь причем. Я — следователь, а не служба по розыску пропавших людей.
— Конечно, Вова, но ты ведь можешь посмотреть там у себя, может, его милиция задержала или парень попал в аварию или что-нибудь еще.
Ильюшенков понял, что ему все равно не дадут спокойно работать, решительно прервал словоизлияния жены:
