— Сюда, — прокомментировал провожатый, ухватившись за ручку.
Дреглер заметил у него на пальце кольцо, бледно-розовый камень и серебро металла, а также дисгармоничность между невзрачным видом мужчины и видимой дороговизной украшения. Человек открыл дверь и, не входя внутрь, щелкнул выключателем на стене.
С первого взгляда это была самая обычная кладовая, заваленная кучей разных предметов.
— Располагайтесь, как вам удобно, — сказал мужчина, жестом пригласив Дреглера проследовать внутрь. — Вы можете уйти, когда захотите. Только закройте за собой дверь.
Люциан быстрым взглядом окинул помещение и смиренно, словно самый глупый ученик в классе, спросил:
— Здесь есть что-то еще? Это оно, так? — настаивал он тихим голосом, в котором неожиданно проклюнулась гордость.
— Так, — мягким эхом откликнулся сопровождающий, медленно закрыл дверь, и Дреглер услышат звук удаляющихся по коридору шагов.
Комната представляла собой обыкновенный шкаф под лестницей, потолок наискось шел вниз там, где угловатые ступеньки с другой стороны поднимались наверх. Другие грани терялись, они сливались под простынями, принимавшими форму ламп, столов или маленьких лошадок, груды кресел-качалок, детских стульчиков и других предметов давно не использовавшейся мебели, перевязанных шлангов, мертвыми питонами свисавших со стенных крюков, звериных клеток с дверцами, висящими на одной петле, старыми банками из-под краски и скипидара, крапчатыми, как яйца, и пыльной лампой, сочившей надо всем серую дымку.
Почему-то в комнате было не множество запахов, каждый из которых рассказывал бы о своем происхождении, а царил один аромат, словно паззл, составленный из всех других: его образ был таким же темным, как тени в пещере, он корчился в дюжине направлений, стекал по стенам. Дреглер осмотрел помещение, взял какой-то предмет и тут же положил его на место, так как руки у него дрожали. Он сел на старый ящик, широко открыл глаза и стал ждать.
Потом Люциан не мог вспомнить, сколько сидел в этой комнате, хотя умудрился сохранить в памяти малейшие нюансы этого бедного событиями бодрствования, с тем чтобы впоследствии использовать их в своих вольных или невольных грезах. (Они шли в новый, крайне интересный раздел "Личные встречи с Медузой", раздел, появившийся из пространства красных форм и сотен шипящих голосов.) Дреглер убежал из комнаты в панике, когда заметил, как по его отражению в старом зеркале скользит трещина не тоньше волоса. По пути наружу у него перехватило дыхание, когда он почувствовал, что его тянут назад. Но это всего лишь нитка пальто зацепилась за косяк двери. В конце концов она оторвалась, а Люциан получил свободу, сердце его оживилось от страха.
Дреглер никогда не рассказывал друзьям, каким успешным был для него этот вечер, да и не смог бы объяснить, даже если захотел. Выполняя обещанное, они действительно возместили неловкость или неудобство, которые философ мог пережить в результате этого "книжного инцидента", как называл его Глир. Все трое организовали в честь Люциана вечеринку, а он наконец повстречал новую жену Джозефа и ее сообщницу по "мистификации". (Ему стало понятно: никто, и меньше всего он сам, не готов допустить, что произошло нечто большее.) Дреглер ненадолго остался наедине с этой женщиной в углу забитой людьми комнаты. Они имели представление о трудах друг друга, но, похоже, лично встретились впервые. Тем не менее оба согласились, что вроде бы уже знакомы, хотя не могли или не хотели доказать это.
И он, и она бывали на множестве совместных вечеринок, но найти какую-то непосредственную связь так и не сумели.
— Может, ты была моей студенткой, — предположил Дреглер.
Она улыбнулась и ответила:
— Спасибо, Люциан, но я не так молода, как ты, по-видимому, думаешь.
Потом ее кто-то толкнул сзади ("Твою мать!" — отреагировала подвыпившая профессорша), и предмет, который женщина во время разговора постоянно вертела в руках, упал в бокал Дреглера. Прозрачная жидкость с пузырьками вмиг окрасилась в бледно-розовый цвет.
— Прошу прощения. Сейчас принесу другой, — смутилась преподавательница и исчезла в толпе.
Дреглер вытащил серьгу из бокала и поспешно ушел, прежде чем дама вернулась. Позже, в своей квартире, он положил украшение в маленькую коробочку, на которой написал "Сокровища Медузы".
Но доказать Люциан ничего не мог и знал об этом.
Прошло не так много лет, Дреглер, как обычно, гулял но городу. С момента происшествия в книжном магазине он прибавил пару новых заголовков к своему собранию сочинений и даже завоевал преданную и любящую аудиторию читателей, которые прежде избегали его. До своего "открытия" Люциан мало интересовал научные и популярные круги, теперь же малейшая привычка, да и любое отклонение от рутинного распорядка дня в устах комментаторов превращались в "типичную черту" или "определяющую индивидуальную особенность". "Прогулки Дреглера, — утверждала одна статья, — неотъемлемы для современного разума, городские путешествия мучащегося Улисса без Итаки". Другая аннотация на обложке предлагала следующий слоган: "Самый барочный наследник безумств экзистенциализма".
Но какие бы глупости они ни говорили, его последние книги — "Букет червей", "Банкет для пауков" и "Новые размышления о Медузе" — позволили философу "захватить разум умирающего поколения и передать ему свою боль". Эти слова, довольно нехарактерные для их автора, принадлежали Джозефу Глиру. Он написал хвалебную рецензию на "Новые размышления" для философского журнала. Возможно, думал, что так сможет возродить дружбу со старым коллегой, но Дреглер на попытку Глира не откликнулся, а на частые приглашения встретиться с ним и его женой не отвечал. А что еще он мог сделать? Знал ли Джозеф или нет, но он теперь был одним из них. Дреглер тоже, но его спасительной добродетелью было понимание этого факта. Все являлось частью единого плана.
"Мы можем жить, только оставив свою "душу" в руках Медузы, — писал Дреглер в "Новых размышлениях". — Не важно, ангел она или горгулья. Она просто развлекает нас уродствами, отвлекает от абсолютной катастрофы, которая иначе превратила бы нас в камень. Каждый образ — всего лишь маска, прячущая неимоверно жуткое лицо, лекарство, одуряющее разум. Медуза наблюдает за тем, чтобы мы были защищены, запечатывая нам веки липкой слюной своих змей, пока их тела удлиняются, проскальзывают в наши губы, пожирая нас изнутри. Мы не должны их видеть, только в воображении, которое превращает эту картину в чарующее зрелище. И в слове, не меньше, чем в разуме, Медуза скорее притягивает нас, чем отталкивает, преследует только по эту сторону окаменелости. С другой же стороны находится непредставимое, неслыханное, то, чего не может быть, — Реальность. Именно она сдавливает наши души сотнями пальцев где-то там, возможно, в той унылой комнате, которая заставила нас забыться, месте, где мы оставили себя посреди теней и странных звуков, пока человеческий разум и слова играют, словно шаловливые, глупые щенки, с отклонениями от неизмеримой катастрофы. Чтобы избегнуть ее, нам приходится льнуть к трагедии. От ужаса можно спрятаться только в сердце ужаса".
