себе вред – значит опускать вас до уровня животных. Поймите, мы делаем все это не из собственного эгоизма и жажды кому-то что-то доказать. Мы действительно даем вам и многим другим шанс, которого раньше у вас бы не было. Мы пытаемся вас вылечить.
У Малил все внутри зарокотало. Ей захотелось вцепиться доктору в горло. Она постаралась себя успокоить.
– Наверное, так чувствовал себя тигр, когда ему давали вольер побольше. Иллюзия выбора. Смерть – отвратительная вещь, мистер Джангер. Но то, что делаете вы – еще отвратительнее.
В глазах врача явственно проступило недоумение. Или презрение.
– Отвращение к жизни – рудимент далекого прошлого, удел слабых и отсталых. Впрочем, не думайте, что я плохо отношусь к нашим пациентам. Нужно время, много времени, чтобы осознать новый порядок вещей. Взять хотя бы наше уголовное право. Ведь оно построено вовсе не на осознании исключительной ценности жизни. Его главный постулат в том, что человек должен умереть естественным образом, от старости. Таким образом, оно лишь ограничивает право одного человека на убийство другого, но никак не подчеркивает важность жизни самой по себе. Появление нашего учреждения – следующий шаг на этом пути. Возможно, последний.
Он вскинул голову и продолжил, пристально глядя ей в глаза.
– Ценность жизни – двигатель прогресса человечества. Чем дольше человек живет, тем дольше он сохраняет бесценные знания и опыт, позволяющие ему добиться большего. НАМ ВСЕМ добиться большего. Поэтому с каждым новым веком продолжительность и качество жизни увеличивались. Нам больше не нужно было бороться за нее. Мы, наконец, могли использовать эту жизнь за тем, за чем нам дал ее бог – чтобы становиться лучше. Постепенно три всадника апокалипсиса были побеждены. Но Смерть… она дольше всех не хотела нас отпускать. Мы уничтожили ее. Казалось бы – победа! Однако появился пятый всадник – Сомнение.
«Чокнутый проповедник».
Наконец, Джангер замолчал. Он больше не смотрел на нее и вообще потерял интерес к разговору. Но вскоре снова нарушил молчание.
– Миссис Хатчер, мне сообщили о первых признаках улучшения вашего самочувствия. Да что там – это настоящий прорыв! Сегодня прекрасная погода, не правда ли? Опишите мне, что вы видите за окном.
Малил хотела напомнить ему, что окон в его кабинете нет, но, инстинктивно обернувшись, осеклась. Между шкафами, под самым потолком, действительно было два квадратных окошка, больше похожих на форточки.
Она посмотрела на Джангера и все поняла.
– Лиловая темнота. Мертвая земля до горизонта. Все та же чертова лиловая хрень, что и вчера. Что и десять лет назад.
– Что’ж, я рад, что мы с вами говорим начистоту, – врач положил очки на стол и посмотрел ей в глаза. У Малил внутри вновь зарокотало.
– Ты, долбаный идиот! Что за балаган ты здесь устроил?! Кто дал тебе право уродовать мою жизнь? Это не твоя жизнь! Кто ДАЛ ТЕБЕ ПРАВО?
Неожиданно для нее самой, Малил обнаружила себя возвышающейся над столом Джангера. Сзади хлопнула дверь. Чья-то хватка обожгла ей запястья. Она попыталась вывернуться, но ее схватил кто-то еще. Она заревела. В затылке полыхнуло болью. Глаза заволокла лиловая темнота.
– Эд, я все вспомнила. Они узнали об этом и избили меня. А потом накачали…
Он молчал. На этот раз она видела его лицо вполне отчетливо.
– Господи, что за ерунду ты говоришь… Я зайду позже, когда тебе станет лучше.
– НЕТ! – Малил сама не поняла, откуда у нее взялись силы, но она пружиной вскочила на кровати и схватила его за руку. – Поверь мне… Синяки… Должны остаться. И укол, на плече…
Эд взял ее руки. Затем осмотрел плечо.
– Послушай… это просто галлюцинации, они пройдут.
– НЕТ!
– Нет никаких синяков, Мал!
Внутри у нее что-то упало. Она села на кровать.
– Ты же знаешь, что они делают с телом. Они на все способны… – она слышала свой голос, и он показался ей жалким. – Эд, просто поверь мне. Они все знают. Они не лечат меня. Они сводят меня с ума. Заменяют чем-то другим. Ты должен забрать меня отсюда. Я знаю, что уже много раз просила тебя об этом. Но сейчас ты обязан мне поверить.
Эд смотрел ей в глаза. Малил поняла, что он смягчился.
– Ты и правда помнишь. И тогда ты должна помнить, чем все кончалось. Я не хочу опять делать ту же ошибку. Мал, ты убивала себя. Каждый раз.
– Ошибка оставлять меня здесь!
– Послушай, это режимное учреждение. Я подам документы на расторжение договора, но это займет время…
– Я убью себя, если останусь здесь. Это я тебе обещаю.
* * *
Она не думала, что идти будет так тяжело. Видимо, лекарства, которыми ее накачали, еще продолжали действовать. Иногда Эд поддерживал. Затем пропадал в дымке перед ее глазами, и она слышала то лязг открываемых дверей, то звуки борьбы. Рядом кто-то упал и засипел. Потом рука Эда вновь поддержала ее за плечо. Наконец, пахнуло открытым пространством. В носу и гортани засвербило. Она уже знала, почему, но сейчас ей было наплевать. Холодный воздух бодрил и вышибал из головы остатки наркотика. Она хотела запахнуть халат, но обнаружила, что на нее накинуто какое-то пальто.
– Одень это, – услышала она голос Эда – в руках у него была пара туфель. Он подождал, пока она обулась, а затем они полубегом устремились по аллее клиники.
Малил подумала, что Эду сейчас, вероятно, представляется осенний вечер в золотистых тонах. Она помнила такие. Ряды деревьев с желто-красными кронами, звездное небо. Сейчас ведь, вроде, октябрь, она видела календарь на столе у Джангера.
Перед ее глазами стояла другая картина. Покрытая пылью земля, по которой струится тусклый лиловый туман. Он наполнял все вокруг, от ее ног до свода неба, словно она была внутри огромного стеклянного шара, какие дарят на Рождество. Он, наверное, слышал шорох листвы под ногами, а у нее под туфлями скрипел песок, толстым слоем покрывавший землю. Даже воздухом они дышали разным – точнее, так им казалось.
Почему он ей помог? Она была уверена, что все, на что он способен – это разговор с Джангером, который ее, конечно же, никогда бы не отпустил. Может, амнезия лишила ее и воспоминаний об Эдварде? Может, она на самом деле понятия не имеет, что он за человек? Она призналась себе, что вообще ничего о нем не помнит, кроме того, что он ее муж. Но сейчас она была ему благодарна.
Малил закрыла глаза, а когда открыла их, ее наполнила непонятно откуда взявшаяся решимость. Она вдруг
