— Возможно, милосердие? — ляпнул Яромир из лучших побуждений и сразу же понял, что ляпнул, не подумав, зря. Разве милосердие пугает до такой степени, чтобы визитер, не помня себя, улепетывал прочь из спальни болящей дамы?
— М-да, — замялся от неудобства Эдмунд Натанович, видимо, Яромир своим недалеким выводом заметно усложнил ему задачу откровения. — Беда только, что законы с милосердием под руку не ходят. А вот она — всегда верная спутница.
— Да кто она? — теперь чуть не плача спросил инженер.
— Именований у нее много, какие поблагородней, какие и через проклятие, все зависит от времени. Были ведь и у моей Беллочки относительно благополучные годы, но очень недолго. — Большой Крыс вертел в руке пустую кружку, будто о чем-то вспоминая. — Так вот. Если говорить коротко: ВОЙНА.
Яромир изумился на какой-то миг, но тут же и укорил себя за недогадливость. С иной стороны, кому охота загадывать о ТАКОЙ сущности? Для инженера слово это относилось скорее к проклятиям, какого бы рода оно ни было. Хоть за отечество, хоть за пролетариев всех стран, а слово это нехорошее. И уж тем более верно судил Большой Крыс, из природы человека его не вытравишь, даже если выстроить всех разом в одну шеренгу и лупцевать дубиной по головам. И спекуляции на нем самые страшные оттого, что все без исключений самоубийственные. Беллу Георгиевну тоже выходило инженеру жаль. Надо же уродиться на свет в безумном облике, а иного и быть не могло, и выздоровление здесь невозможно: или жить без разума, или умереть. Жуткая дилемма.
— «Ротонду» пора открывать, — тактично прервал Большой Крыс переживание Яромиром неосязаемых очередных откровений. — Генеральная репетиция штука наисерьезнейшая. Уж вы соберитесь с силами, роль хорошая — обидно выйдет, коли провалитесь. О Беллочке моей довольно вам беспокоиться. Все равно, ничего тут поделать нельзя. А если ничего поделать нельзя, то пропустите мимо себя и забудьте, как не было, — искренне посоветовал Яромиру завклубом Лубянков.
За расшитым блестками суконным занавесом гудел набитый битком зал. Яромир, в полном гриме и в костюме — подвязанная рыжая борода, того же цвета лохматый поролоновый парик, деревянные котурны, надетые на белые с резинкой «чешки», хламида из негнущейся синтетической парчи, да на боку кухонный нож, выкрашенный блестящей эмалевой краской, призванный изображать драгоценный кинжал, — выглянул в специально прорезанный для наблюдения «глазок». Инженер заметно волновался, да и как иначе, сегодня впервые выходил он на сцену, если, само собой, не считать детсадовского исполнения роли мальчика-с-пальчика и участия в сводном школьном хоре. Поджилки тряслись, ладони потели, текст полностью улетучился из головы — даром с Хануманом неделю зубрили ночи напролет. Одно спасение, усердный Лука Раблезианович уже занимал место в суфлерской будке, осанисто крякал, раскладывал поудобнее листы с пьесой согласно порядку действия.
С дворником Мефодием тоже все обошлось, нынче бузотер валялся в стельку пьяным в теплой подсобке распивочной «Мухи дохнут!», на всякий случай Яромир подле его особы поставил еще полную чекушку и тарелку с вареной колбасой, вдруг неугомонный проснется. Помощник его Кирюшка гордо восседал в первом ряду на приставном стуле, Яромир хорошо видел его курносую, веснушчатую мордашку в «глазок». На Кирюшку можно было в любом случае рассчитывать, за бесплатную контрамарку славный парнишка готов кричать «Браво!» любому статисту у задника, а не то что начинающему исполнителю одной из главных ролей.
Тут Яромира окликнули. Симпатичная кудрявая девушка Марина, эта уж точно из человеческих, нормально рожденных от папы и мамы существ, парикмахерша из «Болеро», к слову сказать, замечательный мужской мастер. Невесть как заехала Марина в город Дорог, по ее собственному утверждению, спешила к жениху в Глуховск, в военный гарнизон, но так и не добралась ни до жениха, ни до гарнизона, а нечаянно ошиблась в выборе направления, увидала вывеску на парикмахерской, дескать, требуется, — и вот результат, второй год уж здесь, сегодня играет царицу Алкесту. Досужие языки утверждали, будто бы собирается Марина замуж за директора «Продмага № 44» Фиму Степанчикова, вот он, стоит тут же, в костюме героя Геракла: вызолоченные фанерные латы, офицерские высокие сапоги, перевитые разноцветными веревочками, на голове шлем из папье-маше с петушиным гребнем.
Фима был единственный в городе достопримечательный человек, попавший на свою должность по областному назначению. «Продмаг № 44», открытый бог весть по какому капризу еще в хрущевские времена, а после долго стоявший заброшенным, внезапно вдруг всплыл на балансе губернских ведомостей как живая государственная собственность, полностью забытая за давностью лет. Дураков ехать в заштатный город Дорог в области не нашлось, сыскался один Фима. Ему и поручили назначение. Исправно каждый месяц Степанчиков отправлял почтой в торговое управление скудную выручку и налоговый отчет, который, кажется, в области даже и не открывали, тем дело обычно и заканчивалось. Ни тебе обязательных ревизий, ни тебе внеплановых проверок.
У Фимы Степанчикова сложилось даже такое впечатление, будто бы про него и его «Продмаг № 44» в области опять исправно позабыли, и вздумай Фима и вовсе замотать выручку и отчет, мало кого сие обстоятельство привело бы в беспокойство. Таковы уж были особенности города Дорог — пропадать с глаз долой и из зоны начальственного внимания. Теперь Фима торговал фасованным печеньем и развесной халвой, колбасами — куском и в нарезку, молочными сосисками и лицензионным стиральным порошком, в общем, превратил свой «Продмаг № 44» в стандартный супермаркет низкого пошиба, да в придачу спекулировал на вывоз картофелем и разнообразными овощами, скупленными у местного населения с огородов. Еще бы, по вечной осени у горожан не переводились тыквы и кабачки, белая, упругая, без единого изъяна картошка, поздние помидоры в теплицах, при том, что никто и не думал высаживать рассаду, да и не было весны, а на огородах росло как-то все само, будто по щучьему велению. В общем, все это отступление рассказано по случаю, чтобы дать понять — Фима Степанчиков слыл человеком обстоятельным, по городским меркам сильно зажиточным, и с ним парикмахерша Марина никак бы не прогадала. Где гарнизонный прапорщик, пусть и старший, а где оборотистый заведующий «Продмагом № 44»!
Однако пора было начинать. Эдмунд Натанович в третий и в последний раз затряс звонким медным колокольчиком, подавая сигнал к атаке на зрителя, и поспешно убежал занимать свое место подле аккордеона на предмет музыкального сопровождения пролога. Занавес рывком поднялся.
