— Мне через час нужно во что б это ни стало свалить, — неохотно отрывался от пальпации барской жизни Фарит. — Между прочим, нам в театре зарплату не выдают третий месяц.
— Вот поэтому и не будем терять времени. Фарит, занимай свое, будем считать, кресло. Ада Станиславовна, Андрей, Николай Петрович, Шура, а вы — на исходную, пожалуйста. Поехали, поехали!
И вот наш извечно вредоносный юный оператор Митя, как всегда почему-то с недовольным урчанием под сурдинку, запускал камеру для очередного дубля.
Фарит, сидя в кресле, рассматривает фотоальбомы.
— Индифферентнее! Индифферентнее! — шепотом кричу я ему. — Только что ты ко всему миру был безучастен, а тут наигрывать принялся… как лошадь.
Фарит (Гариф Амиров) потягивается, груда альбомов, покоившаяся на его коленях, с грохотом валится на стеклянный пол. В этот момент за дверью слышится злобный визг Лядской (Розы Цинципердт), плавно и беззвучно уплывает в стену овальная входная дверь, — и Роза, переваливая с ноги на ногу, многопудовое тело свое, вбегает в комнату, завывая:
— Я всех вас кастрирую!
— «Кастрирую»? В сценарии такого словечка не было, — шепчу я на ухо стоящему рядом со мной Степану. — И мизансцены все поломала. Что ты молчишь? У тебя же при монтаже будут дополнительные сложности.
— Ничего, смонтируем, — довольно улыбаясь, отвечал Степан, не отрывая глаз от игры Лядской. — Лишь бы Митя все, что надо снял, а то человек он слабый — устанет, его начинают нервные припадки трепать. Но согласись, все, что Станиславовна придумывает только на пользу сериалу идет.
— Да? — по возможности прохладно отвечал я, борясь с легкими уколами самолюбия. — Возможно.
У входа топтались еще три актера в пиджачных парах и галстуках, помахивая руками, и, похоже, в чем-то извиняясь.
— Все, эта сцена есть! — вновь кричал я. — Теперь, Митя, пожалуйста, — крупно лица трех господ в галстуках и лицо Фарита в момент появления Розы, то есть Ады Станиславовны. Следующий кусок у нас уже снят. Поэтому сразу к сцене на диване. Ада Станиславовна, Фарит…
— Я еще, между прочим, не снял крупняки, — ворчал оператор Митя.
— Да-да, после того, разумеется, как ты их снимешь.
На нашей «съемочной площадке» появился управляющий салоном внешним своим видом удивительно напоминающий актеров, изображавших свиту розы Цинципердт. Величественной поступью он приблизился ко мне, удерживая возле уха коробочку мобильного телефона.
— Через полчаса в этот зал должны придти клиенты, — сообщил он со значительностью. — Так что, вы закругляйтесь.
— Да-да, конечно, — сходу соглашался я. — Если у Руслана Фридмановича впоследствии не возникнет никаких вопросов… Мы заканчиваем.
На гладком лбу управляющего мыслительный процесс вырезывал пару неглубоких морщин, и он поправлялся с поспешностью:
— Нет, я же вас не выгоняю… Просто клиенты… Я их, конечно, постараюсь задержать…
— Большое спасибо, — продолжал я уже с видом победителя, хоть меня и, сил нет, поташнивало от трафаретных ужимок этого лакея, — мы действительно заканчиваем. Осталась одна небольшая сценка.
Тем временем актеры уже приготовились к этой самой сценке: Ада Станиславовна и Фарит, уморительно заключив друг друга в объятья, восседали на громадном очень странном предмете мебели, совмещавшем в себе черты дивана, шкафа и… внутренностей электронного аппарата. Возле них вертелся Степан, что-то поправляя в их гардеробе, отдавая последние указания.
— Ты так долго ждал меня… — сладко попискивала Лядская, оглаживая жирной рукой колено своего партнера. — Ждал?
Похоже было, Фарит забыл свои слова: он как-то тревожно вертел по сторонам головой, возможно, в ожидании подсказки Степана, и это его состояние как нельзя лучше ложилось на образ затравленного пойманного существа. Он должен был сказать: «Ты же меня с альбомами оставила». Но вместо этого с едва уловимой ноткой отчаяния он выдавил из себя: «Что же мне оставалось?» Я не мог не улыбнуться, но случайный вариант вновь смотрелся симпатичнее предложенного сценарием. К тому же удачно вписанные в канву сценария поправки весьма бодрили самих актеров, создавая иллюзию свободы, сиюминутности рождения слова, как волевого порыва. И, хотя предопределенность схемы их действий ничуть не умаляла своего диктата, эти крохотные импровизации, как бы намекая на возможность присутствия в мире самобытной воли индивида, всегда расцвечивали настроение актеров благостью и наполняли их желанием творить.
— Ничего, скоро у нас с тобой будет много свободного времени, — длил сцену царапающий слух тонкий голос Розы. — И, поверь, я знаю, как его провести со вкусом. Мы не будем расставаться ни на минуту, да?
А я, как всегда, не мог оторвать взгляда от Розы Цинципердт, от Ады Станиславовны, от того, как преломляются одна в другой назначенные человеку программы действий, на то, как трагически покорно человеческое существование следует им, столь трогательно излучая радость от плескания в житейском (как нам хочется верить) море.
Лицо Розы Цинципердт во весь экран. Она что-то дожевывает, смахивает крошки с губ, облизывается.
Абсолютно мертвые бездушные интерьеры какого-то правительственного учреждения. В окружении нескольких человек, — все как один в пиджачных парах, Роза приближается к высокой кожей обитой двери. Рыжие волосы Розы уложены в гладкую прическу. Строгому черному костюму не удается сделать хозяйку стройнее, но он придает ее внешности определенный характер, долженствующий сообразовываться со случаем. Гладкий молодой Эдик забегает на два шага перед Розой и распахивает ей дверь.
Она входит в огромный кабинет, — и четыре десятка людей, находившихся в нем, тот же миг воспрянули, почитай, единовременно. Кабинет воистину огромен: под высоченным потолком гигантская (как в старосветском театре) бронзовая люстра, в одной из стен с десяток высоких и широких арочных окон с легкими кремовыми драпри, фестонами ниспадающими по сторонам; холодные площади стен, разграфленные маляром на «зеркала», имитируют рисунок розового мрамора. На розовом же паркетном полу со штучными выкладками из карельской березы громоздится в центре гигантский Т-образный стол, который с двух сторон и облепили вытянувшиеся сейчас во фронт сорок человек. В большинстве своем это мужчины (пиджаки, галстуки), но отыскивается среди них и несколько женщин, и даже некто в лиловой шелковой рясе с вишневым клобуком на голове.
— Здравствуйте! Здравствуйте! Здравствуйте! Добрый день! Здравствуйте! — гудит толпа.
