ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Я открываю глаза и прямо перед собой вижу слова «Бойтесь Бога в одиночестве», написанные на чистой белой стене. Я слышу звук журчащей воды, но на этот раз он раздается из крана, а не из пропасти. Секунды проходят, прежде чем я начинаю четко видеть то, что меня окружает: линии дверной рамы, столешницу, потолок.
Непрерывная боль пульсирует в голове, щеках и ребрах. Я не должна двигаться, от этого будет только хуже. Я вижу синее лоскутное одеяло, подложенное мне под голову, и вздрагиваю, когда поворачиваюсь, чтобы понять, откуда идет звук воды.
Четыре стоит в ванной комнате, опустив руки в раковину. Кровь из костяшек пальцев окрашивает воду в розовый цвет. У него порез в углу рта, но он, кажется, цел и невредим. Его лицо выглядит спокойным, пока он рассматривает свои порезы, выключает воду, и вытирает руки полотенцем.
У меня только одно воспоминание о том, как я здесь очутилась, и даже это всего лишь образ: черные чернила на шее, кусочек татуировки и нежное прикосновение, что может означать лишь то, что он нес меня.
Он выключает свет в ванной и достает лед из холодильника в углу комнаты. Когда он идет ко мне, я решаю, что лучше закрыть глаза и сделать вид, что сплю, но потом наши глаза встречаются, и уже слишком поздно.
— Твои руки, — говорю я хрипло.
— Мои руки не должны тебя беспокоить, — отвечает он. Он встает коленом на матрас и склоняется надо мной, подкладывая мне лед под голову. Прежде чем он начинает отстраняться, я протягиваю руку, чтобы коснуться пореза на его губе, но останавливаюсь, когда понимаю, что собираюсь сделать, моя рука замирает в воздухе.
Да что мне терять? Спрашиваю я себя. Я легко дотрагиваюсь подушечками пальцев до его рта.
— Трис, — говорит он, его дыхание прямо у моих пальцев. — Я в порядке.
— Как ты там оказался? — спрашиваю я, опуская руку.
— Я шел с пункта управления. Услышал крик.
— Что ты сделал с ними? — спрашиваю я.
— Я сдал Дрю в лазарет полчаса назад, — говорит он. — Питер и Ал убежали. Дрю утверждает, что они просто пытались напугать тебя. По крайней мере, думаю, это то, что он пыталась сказать.
— Он в плохой форме?
— Жить будет, — отвечает он. И жестко добавляет: — В каком состоянии, точно сказать не могу.
Это неправильно — желать боль другим только потому, что они причинили боль тебе первыми. Но торжество поднимается во мне при мысли о Дрю, находящемся в лазарете, и я сжимаю руку Четыре.
— Хорошо, — говорю я. Мой голос звучит сухо и жестоко. Гнев появляется внутри меня, заменяет мою кровь горькой водой и заполняет, уничтожая. Я хочу что-нибудь сломать или ударить, но я боюсь пошевелиться, так что, вместо всего этого, я начинаю плакать.
Четыре приседает у кровати и наблюдает за мной. Я не вижу никакой симпатии в его глазах. Я была бы разочарована, если бы заметила ее. Он освобождает свое запястье и, к моему удивлению, касается рукой моего лица, большим пальцем он проводит по скуле. Его прикосновения очень осторожны.
— Я могу доложить об этом, — говорит он.
— Нет, — отвечаю я, — не хочу, чтобы они думали, что я напугана.
Он кивает, поглаживая большим пальцем мою щеку.
— Я был уверен, что ты так скажешь.
— Думаешь, это будет плохой идеей, если я сяду?
— Я помогу тебе.
Четыре берет меня за плечо одной рукой и держит мою голову, чтобы она не двигалась, пока я поднимаюсь. Боль пронзает мое тело острым пламенем, но я пытаюсь ее игнорировать, хотя и стону про себя.
Он протягивает пакет со льдом.
— Ты можешь не сдерживать себя, если болит, — говорит он. — Это ведь просто я.
Я закусываю губу. Слезы бегут по щекам, но никто из нас не говорит о них, мы их не замечаем.
— Я советую тебе положиться на своих друзей, которые перешли из других фракций, они могут защищать тебя, — говорит он.
— Я думала, что так и делаю, — отвечаю я. И вновь чувствую руку Ала на своем рту. Всхлип толкает меня вперед. Я прижимаю руку ко лбу и медленно покачиваюсь взад и вперед. — Но Ал…
— Он хотел, чтобы ты была маленькой тихой девочкой из Отречения, — мягко говорит Четыре. — Он делал тебе больно только потому, что твоя сила заставляет его чувствовать свою слабость. Для этого нет других причин.
Я киваю и пытаюсь ему поверить.
— Остальные не будут так завидовать, если ты покажешь некоторую уязвимость. Даже если это неправда.
— Ты думаешь, я должна притвориться слабой? — спрашиваю я, поднимая бровь.
— Да, я так думаю.
Он забирает у меня мешок со льдом, его пальцы касаются моих, и он держит его сам у моей головы. Я опускаю руку, слишком накрученная, чтобы расслабиться. Четыре встает. Я перевожу взгляд на низ его футболки.
Порой я смотрю на него, как на другого человека, а иногда я чувствую его отзвук у себя в животе, словно боль где-то в глубине тела.
— Ты пойдешь на завтрак завтра и покажешь нападавшим, что они не сломили тебя, — добавляет он. — Но ты должна позволить им увидеть твой синяк на щеке и опустить голову вниз.
Эта идея вызывает у меня отвращение.
— Я не думаю, что смогу это сделать, — говорю я ровно, поднимая глаза на него.
— Ты должна.
— Мне кажется, ты не понял всего. — Кровь приливает к моему лицу. — Они трогали меня.
Все его тело напрягается от моих слов, рука сжимается вокруг льда.
— Трогали тебя, — повторяет он, его темные глаза становятся ледяными.
— Нет… не так, как ты подумал. — Я прочищаю горло. Я не понимала, когда затронула эту тему, как неловко об этом говорить. — Но… почти.
Я смотрю в сторону. Он молчит так долго, что, очевидно, я должна сказать что-нибудь первой.
— Что такое?
— Мне не хочется этого говорить, — отвечает он, — но я чувствую, что должен. Сейчас для тебя важнее быть в безопасности, чем быть настоящей. Понимаешь?
Он хмурится. А в животе у меня происходит нечто странное, частично потому, что я знаю, что он прав, но я не хочу в этом признаваться, а частично — потому, что я хочу нечто, названия чему я не знаю… Я хочу сражаться с пространством между нами, пока оно не исчезнет.
Я киваю.
— Но, прошу тебя, при первой же возможности… — Он тянется рукой к моей щеке, холодной и сильной, и наклоняет мою голову так, что я вынуждена посмотреть на него. Его глаза блестят. Они выглядят почти хищно. — Уничтожь их.
Я смеюсь дрожащим голосом.
— Ты немного пугающий, Четыре.
— Сделай мне одолжение, — говорит он, — не называй меня так.
— Как же мне тогда тебя называть?
— Никак. — Он убирает свою руку с моего лица. — Пока что.
