– Он не поднимался сейчас наверх? – спросила Ирма Прюнскваллор, девица. – Я спрашиваю, он не поднимался сейчас наверх?
Эта высокая женщина имела обыкновение говорить с великой скоростью и раздраженно повторять вопросы, не оставляя между ними ни малейшего промежутка, в который можно бы было просунуть ответ. В игривые свои минуты Прюнскваллор нередко развлекался попытками успеть ответить на какое-либо из наименее сложных ее вопрошаний, встряв между исходным вопросом и его резким эхо.
– Наверх, дорогая? – повторил брат.
– По-моему, я сказала «наверх», – резко ответила Ирма Прюнскваллор. – По-моему, я сказала «наверх». Ты или он, или кто-нибудь был наверху четверть часа назад? Был? Был?
– Определенно, нет! Определенно, нет! – ответил Доктор. – Полагаю, мы все находились внизу. А вы? – спросил он Стирпайка.
– Я тоже, – сказал Стирпайк. Спокойные, точные ответы юноши начинали нравиться Доктору.
Ирма Прюнскваллор вся подобралась. Длинное, тесно облегающее платье эксцентрично выпячивало такие составные части ее остова, как подвздошный гребень, да, собственно, и весь таз, и лопатки, а при повороте под определенным углом свет ламп обнаруживал даже ребра. Шея у Ирмы была длинная, прюнскваллоровская голова сидела на ней, окруженная такими же, схожими с соломой, седыми волосами, что и у брата, только ее были собраны сзади в лежавший на шее пучок.
– Слуга отсутствует. ОТСУТСТВУЕТ, – сказала она. – Нынче вечером у него выходной. Ведь так? Ведь так?
Вопрос, судя по всему, был обращен к Стирпайку, поэтому он и ответил:
– Я не имею представления о распорядке, принятом в вашем доме, мадам. Впрочем, несколько минут назад он заходил в комнату Доктора, и потому я полагаю, что это его шаги вы слышали за вашей дверью.
– Кто сказал, будто я слышала что-то за моей дверью? – несколько даже быстрее обычного произнесла Ирма Прюнскваллор. – Кто?
– Вы ведь находились в своей комнате, мадам?
– И что из того? И что из того?
– Из сказанного вами я заключил, что вам почудилось, будто кто-то ходит наверху, – несколько туманно ответил Стирпайк, – и если вы, как вы говорите, находились внутри вашей комнаты, стало быть шаги, которые вы слышали, доносились в нее снаружи. Именно этот момент я и хотел прояснить, мадам.
– Сдается, вы слишком много об этом знаете. Так? Так? – Она слегка наклонилась к Стирпайку, светонепроницаемые очки ее плоско уставились на него.
– Я ничего об этом не знаю, мадам, – ответил Стирпайк.
– О чем, собственно, речь, Ирма, дорогая? О чем, во имя всех и всяческих околичностей, речь?
– Там кто-то топал ногами. Вот и все. Ногами, – ответила Доктору сестра и, помолчав, с обновленным напором добавила: – Ногами.
– Ирма, дорогая моя сестра, – произнес Прюнскваллор, – Я хотел бы сказать следующее. Во-первых, почему, клянусь всеми неудобствами мира, мы торчим в прихожей и, вероятно, подвергаем себя смертоносному воздействию сквозняка, который, что касается до меня, уже забрался ко мне в правую штанину и даже заставляет содрогаться мою большую ягодичную мышцу; и во-вторых, что уж такого дурного в ногах, к которым, в сущности говоря, и сводится вся проблема? Мои, например, я всегда находил на редкость удобными, особенно при ходьбе. Фактически, ха-ха-ха, можно, пожалуй, вообразить, что для нее-то они и придуманы.
– Ты, как всегда, упиваешься своим неуместным остроумием, – сказала сестра. – У тебя есть голова на плечах, Альфред. Я никогда этого не отрицала. Никогда. Но все ее достоинства сводятся на нет твоим несносным легкомыслием. Я говорю тебе, что кто-то шастает наверху, а тебе хоть бы хны. А там шастать решительно некому. Ты понял, наконец?
– Я тоже что-то слышал, – встрял Стирпайк. – Я сидел в прихожей – Доктор предложил подождать там, пока он решит, в каком качестве сможет меня нанять, – и мне показалось, что наверху кто-то ходит. Я потихоньку прокрался доверху лестницы, но, поскольку там никого не обнаружилось, вернулся вниз.
На самом деле, Стирпайк, полагая, что второй этаж пустует, бегло осматривал его, пока не услышал чьи-то шаги – скорее всего, это Ирма приближалась к двери своей комнаты – и не съехал вниз по перилам.
– Ты слышишь, что он говорит? – сказала Ирма, следуя за братом и каждым движением своим выражая неукоснительное раздражение. – Ты слышишь, что он говорит?
– Весьма и весьма! – ответил Доктор. – Да, весьма и весьма. Нечто решительно умонепостигаемое.
Стирпайк тем временем пододвинул для Ирмы Прюнскваллор кресло, проделав это с таким проворством, с такой нарочитой заботой о ее удобстве, что она изумленно уставилась на него и уголки ее жесткого рта немного обмякли.
– Стирпайк, – произнесла Ирма, чуть откинувшись в кресле, отчего черное платье ее пошло на бедрах мелкими складочками.
– К вашим услугам, мадам, – отозвался Стирпайк. – Чем я могу вам служить?
– Боже, что это за одежда на вас? Что за одежда, юноша?
– Мне остается лишь горестно сожалеть, мадам, что в минуту знакомства с вами, я вынужден носить одеяние, столь чуждое моей утонченной натуре, – сказал Стирпайк. – Если вы дадите мне совет относительно того, где бы я мог раздобыть иной костюм, я сделал бы все возможное, чтобы принять к завтрашнему утру более подобающий вид. Стоять рядом с вами, мадам, облаченной в вашу поразительную мантию тьмы…
– «Мантия тьмы» – это неплохо, – перебил его Прюнскваллор, поднимая руки и прижимая ко лбу разведенные в стороны, снежно-белые пальцы. – «Мантия тьмы». Изрядно сказано, ха-ха! Весьма изрядно.
– Ты помешал ему закончить, Альфред, – сказала сестра. – Разве нет? Разве нет? Завтра мы подберем вам подходящий костюм, Стирпайк, – продолжала она. – Вы, я полагаю, у нас будете жить? Где вы спите? Он здесь спит? Где вы живете? Где он живет, Альфред? Как вы договорились? Надо думать, никак. Ты хоть что-нибудь сделал? Сделал? Сделал?
– Что именно, Ирма, дорогая моя? О чем ты, собственно, говоришь? Я много чего сделал. Я удалил желчный камень размером с картофелину. Я нежно играл на скрипке, пока радуга сияла в аптечном окне. Я углублялся в печальных поэтов да так, что если бы не предусмотрительность, с коей прицепил я к моей одежде рыболовный крючок, меня, быть может, уже никогда и не вытащили бы на сушу, ха-ха! из их мучительных глубин.
Ирма умела совершенно точно предсказывать миг, в который братец ее начнет произносить очередной монолог, и благодаря этому, развила в себе способность ничего решительно не слушать, что он там говорит. О шагах наверху она, казалось, забыла. Она всматривалась в Стирпайка, наливавшего ей портвейн с учтивостью, редкостной по техническому совершенству и координации движений.
