– Вы хотите, чтобы вас наняли? Так? Так? – спросила она.
– Самое страстное мое желание – это служить вам, – ответил Стирпайк.
– А почему? Скажите мне, почему? – спросила госпожа Прюнскваллор.
– Я стремлюсь к тому, мадам, чтобы в разуме моем интуитивные и рассудочные движения пребывали в равновесии, – сообщил ей Стирпайк. – Но в вашем присутствии мне это не удается, поскольку интуитивная потребность служить вам затмевает, при всей их многочисленности, доводы моего рассудка. Я могу лишь сказать, что испытываю желание достичь полного самовыражения, снискав себе место под кровлей вашего дома. Вот это, – прибавил он, приподняв уголки губ в выказывающей добродушную насмешку улыбке, – и объясняет, почему я не могу точно ответить вам – почему.
– Выдавая себя за метафизический импульс, – сказал Доктор, – самовыражение, которое вы столь гладко расписываете, несомненно, имеет своим основанием желание ухватиться за первую же возможность, которая позволит вам убраться подальше от Свелтера и малоприятных обязанностей, которые вам, опять-таки вне всяких сомнений, приходилось у него выполнять. Не так ли?
– Несомненно так, – согласился Стирпайк.
Столь прямой ответ до того понравился Доктору, что он, встав из кресла и ухмыльнувшись до ушей, налил себе еще рюмочку. Особенно пришлась ему по сердцу смесь хитрости и прямоты, образующая, хоть Доктор того еще и не понял, коренной дар Стирпайка.
И Прюнскваллора, и сестру его безусловно обрадовало знакомство с молодым человеком, не лишенным ума, сколь бы извилистым ум этот ни был. Нельзя, конечно, сказать, что в Горменгасте вовсе не имелось людей развитых, но встречи с ними в последнее время стали как-то редки. Графиню никто не назвал бы увлекательной собеседницей. Граф пребывал обычно в настроении слишком подавленном, чтобы распространяться о предметах, о которых он, если бы пожелал, мог бы говорить с упоительной проникновенностью, и говорить часами. А беседовать о чем бы то ни было с сестрами-двойняшками было бессмысленно – нить разговора они теряли мгновенно.
Помимо слуг, в замке имелись и иные люди, с которыми Прюнскваллор, выполняя свои светские и профессиональные обязанности, встречался почти ежедневно, но сама частость подобных встреч притупила его интерес к тому, что говорили эти люди, и оттого он приятно удивился, обнаружив в Стирпайке, сколь ни был тот молод, дар слова и оживленный ум. Госпожа Прюнскваллор встречалась с людьми реже, чем брат. Сказанное Стирпайком о ее платье доставило ей удовольствие, а то, как он позаботился о ее удобствах, польстило. Ростом он, правда, не вышел. Одеждой его она, разумеется, займется сама. Правда, глаза юноши, сидящие так близко и так напряженно сосредоточенные, поначалу показались ей обезьяньими, но, понемногу свыкнувшись с ними, она обнаружила нечто волнующее в том, как смотрят на нее эти глаза. Взгляд их внушал ей чувство, что Стирпайк видит в ней не только свою госпожу, но и женщину.
Ирма Прюнскваллор, обладая умом быстрым и резким, но – в противоположность брату – поверхностным, инстинктивно признала в юноше черту одаренности, родственной ее собственной, только более глубокой. Она уже вышла из возраста, в котором женщина может мечтать о замужестве. Если у какого-нибудь мужчины и возникали когда-либо помыслы о ней, как о возможной жене, наличие в нем еще и отваги, достаточной, чтобы заговорить с нею об этом, было бы совпадением слишком счастливым, чтобы в него можно было поверить. Ирма Прюнскваллор подобного человека никогда не встречала, все ее поклонники дальше пустых разговоров не шли.
Случилось так, что перед тем, как течение мыслей ее было прервано шагами Стирпайка за дверью спальни, Ирма Прюнскваллор пребывала в настроенье подавленном. Большинству людей случается предаваться воспоминаниям, по ходу которых мысли их обращаются к самым непривлекательным эпизодам прошлого. Ирма Прюнскваллор исключения не составляла, но в сегодняшнем ее унынии присутствовало нечто неуправляемое. Водрузив, прежде чем усесться перед зеркалом, очки на нос, она зашла так далеко, что даже заломила руки. Ее мало заботили те очевидные обстоятельства, что шея у нее длинновата, рот тонок и тверд, нос слишком остер, а глаз за очками и вовсе не видно, она сосредоточилась на изобилии жестких седоватых волос, волна за волной уходивших ото лба назад, к основанию шеи, где они собирались в тугой узел, и на качестве кожи, действительно безупречной. Двух этих особенностей было, на взгляд госпожи Прюнскваллор, более чем достаточно, чтобы сделать ее предметом вожделения. И где же оно, спрашивается? Да и кому тут было вожделеть ее или хотя бы расточать комплименты ее бесподобной коже и роскоши волос?
Галантность Стирпайка на миг согрела ей сердце.
Теперь сидели уже все трое. Доктор выпил, пожалуй, больше, чем мог бы порекомендовать пациенту. Когда он говорил, руки его привольно порхали, казалось, он наслаждается, следя за своими пальцами, пантомимически подчеркивавшими смысл его речей.
И на сестру его тоже уже подействовал портвейн, выпитый ею в количествах, превышавших привычную квоту. При всяком слове Стирпайка она резко кивала, как бы полностью с ним соглашаясь.
– Альфред, – сказала она. – Альфред, я к тебе обращаюсь. Ты меня слышишь? Слышишь? Слышишь?
– Весьма отчетливо, Ирма, моя дорогая, моя чрезвычайно дорогая сестра. Голос твой звенит в моем среднем ухе. Строго говоря, он звенит в них обоих. В самой середине обоих ушей или, вернее, в обоих самых что ни на есть средних ушах. Что ты, плоть от плоти моей?
– Мы оденем его в светло-серое, – сказала Ирма.
– Кого, кровь от крови моей? – вскричал Прюнскваллор. – Кого предстоит нам с тобой облечь в тона голубиные?
– Кого? Как ты можешь спрашивать «кого»? Вот этого юношу, Альфред, вот этого юношу. Он поступает на место Таблета. Таблета я завтра уволю. Таблет всегда был слишком медлителен и неуклюж. Ты так не думаешь? Ты так не думаешь?
– Все это лежит далеко за пределами моего мыслительного кругозора, о кость от кости моей. Далеко-далеко. Я вручил бразды правления тебе, Ирма. Так что – по коням и вперед. Мир заждался тебя.
Стирпайк понял, что пришло его время.
– Я уверен, дорогая госпожа, что вы останетесь мною довольны, – сказал он. – Моей же наградой будет возможность увидеть вас, если вы мне позволите, еще раз или, быть может, два в этом темном платье, которое столь вам к лицу. Пятнышко, замеченное мной на самом его подоле, я выведу завтра утром. Мадам, – прибавил Стирпайк с простотой, составившей разительный контраст прежней его велеречивости, – где я буду спать?
Поднявшись на ноги с чопорным, отчасти скованным достоинством – манера, которой Ирма Прюнскваллор несколько времени тому решила покамест придерживаться, – на редкость деревянным жестом она приказала Стирпайку следовать за нею и направилась к двери.
