– А лестница зачем? – немедленно вырывается у него вопрос.
– Чтобы на верхнюю полку залезать, – опережая меня, отвечает Лида. Надюшка по-прежнему сидит, прижавшись к ней, и пока не проявляет никакой активности, но во взгляде ее глазёнок уже начало пробиваться любопытство.
– А можно мне наверх? – не раздумывая долго, просится Лёнька.
– А зачем?
Этот вопрос на какое-то время ставит его в тупик. Но очень ненадолго.
– Интересно! – с некоторым даже вызовом заявляет сын.
Конечно, интересно. Сам такой был. Мог из интереса на пару с сестрой чуть не всё купе перевернуть. Но сына надо приучать к дисциплине, да и за сестрой ему не мешает приглядывать – в непростую командировку едем. Очень непростую!
– Понятно дело, – покладисто соглашаюсь с ним. – Вместе и полезем. Но не сейчас.
– Почему? – уже с ноткой обиды тянет Лёнька.
– Говорено ведь с тобой на эту тему. Неужто забыл? – снова включается в разговор жена. – Потому что ты сын советского дипломата, который едет в капиталистический мир. И там твое неумеренное любопытство может всем нам очень дорого обойтись. Учись сдерживать свои хотелки!
Сынишка насупился и замолчал. В этот момент звук движения состава изменился, и за окном замелькали фермы металлического моста через Москву-реку. Лёнька, несмотря на плохую видимость, прильнул к окну, стремглав метнувшись на мою сторону купе и протиснувшись между мною и столиком. Однако этого зрелища хватило меньше, чем на минуту-другую. Мост и река остались позади, вокруг потянулся едва различимый в темноте сельский пейзаж Филей.
Любопытство маленького исследователя вновь обратилось внутрь вагона. Сначала Лёнька обнаружил выключатель плафона-ночника, несколько раз щелкнул им, и, с разочарованием убедившись, что ничего не происходит, снова принялся задавать вопросы:
– А тут ведь лампочка должна гореть, да? А почему она не горит?
– Потому что ночник включится только тогда, когда погасим верхний плафон, – едва успеваю закончить свое пояснение, как мой маленький исследователь нашаривает глазами выключатель на стене, стремительно протягивает руку – и свет в купе гаснет. Впрочем, не совсем: маленькая тусклая лампочка под потолком продолжает светиться. Этого света достаточно, чтобы Лёнька снова нашарил выключатель ночника и защелкал им, с удовлетворением наблюдая, как, повинуясь одному движению пальца, то вспыхивает, то гаснет лампочка.
– Побаловался – и хватит! – решительно заявляю ему, восстанавливая освещение в купе.
Лишившись на какое-то время занятия для рук, сынишка обращается к материям теоретического свойства.
– Папа! А почему, когда мы садились в поезд, в купе горела одна только маленькая лампочка, ну, вот как только то? А когда поехали, зажегся яркий свет?
– Потому что, когда поезд стоит, освещение питается от специальных аккумуляторов, в которых запасено электричество, – пускаюсь в объяснения. – Запас этот не слишком большой, поэтому и включается только слабенькая лампочка. Когда же поезд трогается, электричество поступает от генераторов, которые крутятся от вращающихся колес. И вырабатываемого ими электричества хватает уже и на яркое освещение. Вот проводник у себя и переключает свет с питания от аккумуляторов на питание от генераторов. А еще он отключает освещение, когда становится светло, и потом снова включает его – на ночь, или если поезд в тоннель заходит, – закругляю свою лекцию.
– А мы через тоннель поедем? – немедленно следует очередной вопрос.
Я уже чуть не ляпнул «да», но потом вовремя спохватился. Мы же не в Кёнигсберг едем, а в Берлин, и, значит, тоннель у Каунаса проезжать не будем. Там сейчас литовская столица, а Вильнюс–Вильно у поляков… Но сын не дает моим мыслям скользнуть в дебри современной мировой политики, добравшись до ручки двери и настойчиво пытаясь распахнуть вход в купе. Вот тут надо вмешаться, но не с целью пресечь, а с целью объяснить, как это правильно делать.
Надо ведь еще и вагонным туалетом, и умывальником научить пользоваться. «А в коридоре ему на глаза попадется стоп-кран» – ударяет мне в голову шальная мысль. Да, нелегкое это дело – путешествовать в поезде с семьей!
Под стук вагонных колес заснули мы все довольно быстро. Дети – на нижних полках, мы с женой – на верхних. Проснулся я, по вагонному обыкновению, довольно (для себя) рано – с первым лучом утреннего солнца, пробившимся сквозь щелку в шторах. Все ещё спали, и потому решаю никого пока не будить (до Минска, тем более – до Негорелого, еще полно времени). Лежу, и обдумываю непростые нюансы разговоров, состоявшихся накануне отъезда…
Орджоникидзе только перед самым расставанием поведал мне, что накануне Сентябрьского Пленума ЦК состоялось совместное заседание Политбюро и Секретариата ЦК ВКП(б), на котором, помимо множества других вопросов, решалась и моя дальнейшая судьба. Оказывается, по словам Георгия Константиновича, мой вопрос докладывал секретарь ЦК Каганович.
– Понимаешь, – горячился мой непосредственный начальник, – он тебя предлагал из ЦК исключить, и заслать в Прагу, третьим секретарем полпредства, отвечать за административное обеспечение аппарата Коминтерна! Командировки там всякие, штаты персонала утрясать и прочее. Это тебя-то! – «товарищ Серго» смачно выругался, чего на моей памяти не было ещё ни разу, и, явно разволновавшись, продолжил:
– Я им прямо криком кричу: не отдам Осецкого, у меня на нем половина пятилетки держится! А они только ехидничают: нам, мол, ни к чему такой, который только половинку может держать, нам всю пятилетку обеспечить нужно! – он махнул рукой, потом помолчал, понемногу остывая. – Хорошо хоть, что против твоего назначения в Прагу на дыбы встал Осип Пятницкий.
Это мне было вполне понятно. Пятницкий в Секретариате как раз курировал дела Коминтерна, и слыл за ярого противника единого фронта с социал-демократами. А тут в самое гнездо Коминтерна, в Прагу, собираются заслать Осецкого, который известен как, напротив, горячий поклонник тактики единого фронта. И зачем ему такая заноза?
– Но отстоять мне тебя все равно не удалось. Не в Прагу заслали, так в Женеву. Этот жук, Литвинов, подсуетился. Наглый такой – когда вопрос, по которому его пригласили, утрясли, он из кабинета не ушел, а остался сидеть, как будто в полном праве! Нет, каков наглец! Каков наглец! – повторился он. Негодование Георгия Константиновича объяснялось просто: на заседания Политбюро лица, не входившие в число его членов или кандидатов, приглашались строго на обсуждение только своего вопроса. А Литвинов ведь пока не был даже членом ЦК.
