Из сонно-стылых недр заводского корпуса доносилось знакомое шуршание. Барабан все еще висел у Яромира через плечо, пришлось постучать для острастки. Набрав полное ведро воды, инженер еще несколько мгновений постоял у колонки, наблюдая стремительный исход напуганных клочковатых теней в сторону пограничных огородов.
— Надо решаться, ох, надо, — повторил сам себе Яромир, заглянул от чувственного расстройства в глубь ведра.
Лунный свет, отраженный от мягко колышущейся водной глади, обозначил едва узнаваемо его облик. Смутно видневшееся в пробежавшей ряби, изображение не желало льстить своему хозяину: будто бы всклокоченные нарочно, давно не стриженные волосы на его голове диким черным нимбом обрамляли вытянутое от тревог лицо, глазницы словно были пусты, как у покойника, ни проблеска, ни цвета, лишь мертвые провалы на черепе. Еще секунду, и померещилось — из каждой прянул червь. Яромир отшатнулся прочь, позабыв, что обманная вода — в ведре, а полное ведро — в его собственной руке, вывернул нечаянно большую часть содержимого себе на ноги, еще и оступился в набежавшей луже. Пытаясь спасти остальное, он поскользнулся, плюхнулся на мягкое заднее место; коварно взлетевшее вверх, уже пустое ведро, со звоном стукнуло инженера по лбу.
Мокрый и злой, Яромир вернулся в подсобку.
— А где вода? — коротко, против обыкновения, вопросил его Хануман, от удивления при виде воротившегося приятеля у Царя Обезьян невоспитанно отвисла нижняя клыкастая челюсть.
— В трубе, — крайне нелюбезно отрезал Яромир, с грохотом закинул в угол порожнее ведро. — Чтоб ему пропасть!
— Зачем во всем винить предмет, когда в уме порядка нет? — Хануман, опомнившись несколько, перешел на привычную для него языковую модель. — На то и нужен другу друг, чтоб на себя принять недуг.
Проворно соскочив с перины на холодный пол, Хануман подцепил босой пяткой дужку ведра, подбросил звякнувшую емкость через спину высоко в воздух, с акробатическим трюкачеством поймал и удержал на среднем пальце правой руки, потом нахлобучил оцинкованную посудину себе на голову. И вышел в двери вон.
Кофе они пили в совершеннейшем безмолвии. На следующий обход Яромир опять отправился в одиночестве. Вернулся через пять минут, как то и положено, и, будто бы ничего не произошло, и не должно было произойти несколько позднее поутру, предложил Хануману сразиться в «дурака». Царь Обезьян не возражал, сегодня ему сошло бы с рук любое откровенное жульничество, но какой в том интерес? Пришлось поневоле играть честно. Карточная затея сменялась режимной отлучкой для очередного дежурства, настырно кипела вода, шипя на раскаленный примус, время шло и приближалось к отметке в шесть часов, а Яромир так и не сказал приятелю ни единого слова по существу.
Часы уже показывали без пяти, крайний срок, чтобы только успеть добежать до заветной гранитной арки, когда Яромир, отбросив колоду нетерпеливым жестом, поднялся со своего места и произнес, испытующе глядя на Царя Обезьян, преспокойно и с любопытством наблюдавшего за происходящим.
— И что? Будешь отговаривать? А то и морду набьешь, дабы не пущать? — попытался инженер упредить возможные намерения Ханумана на свой счет.
— Кому и где, какое дело, что человек решает смело? Он сам виновник, сам причина, пускай и платит, дурачина! — Хануман издевательски хохотнул, уронил стул и вдруг запрыгнул на середину неубранной кровати, затем принялся, без объяснений, скакать на воздушной перине, распугивая затаившихся клопов.
— Тогда я пошел, — Яромир накинул гарусную перевязь поверх дождевика, поудобнее умостил «лукавую грамоту», — ничего не скажешь на дорожку?
Хануман продолжал прыгать и скалиться, словно бы сообщая не столько Яромиру, сколько на весь белый свет: «А моя какая забота?»
— Ну, ладно, коли так. — Инженер с отчаянной решительной опрометчивостью направился к выходу.
Он уже сделал свободный шаг через низенький порожек подсобки, как его все же задержал на лишние мгновенья скрипучий, дребезжащий телегой, голос Царя Обезьян, в котором более не присутствовало даже намека на веселье или насмешку:
— Разорение гнезда всегда начинается с тени коршуна над ним!
— Что-что?! — Яромиру показалось, он ослышался. Не эти ли самые слова со смыслом говорил ему совсем недавно Митенька Ермолаев-Белецкий?
— Дорога не свершится за порогом, еще есть время примириться с Богом. Пока твой путь не оборвет предел, за грех ты сможешь променять удел. — Хануман сказал так и, не желая прояснять комментарием своих речений, упал с размаху в пуховые недра измятой перины, улегся, нарочно зарывшись по самые мохнатые брови в гору подушек, демонстративно повернулся к Яромиру тыльной стороной.
В отделении формовочного цеха, занимавшего всю центральную часть единственного рабочего корпуса завода, парила в пространстве угрожающе леденящая тишина. Яромир сверил время — до означенного часа Х оставалась, по меньшей мере, целая минута. Определенно хватит, чтобы найти возможно безопасное место. Инженер вплотную прижался вспотевшей вдруг спиной к удобной и гладкой каменной перегородке, как раз примыкавшей к бездействующей печи для обжига, «лукавую грамоту» благоразумно переместил наперед и теперь обдумывал: зажмурить для надежности оба глаза, дабы потом постепенно приоткрыть себе неожиданности будущей реальности, или рискнуть сразу, была не была. Вряд ли нервный шок выйдет слишком невыносимым, да и попривык он в городе Дорог к разнообразной чертовщине.
В помещении тоскливо-настырно пахло пылью и сыростью, порывами налетал со сквозняка ядовито-колкий угарный дымок, ударял в ноздри будто бы укоряющим предупреждением, но пугало Яромира вовсе не это. В прежние свои прогулки он мало посвящал внимания обонятельным особенностям производственного корпуса, не за тем и приходил. Но вот сегодня отсутствие хотя бы одного, случайного и слабого, запаха, присущего человеческому существу, пускай по-рабочему неопрятно скверному, угнетало его, как бы напоминая о категорическом запрете.
Циферблат высветил шестерку с двумя нулями, хотя щемящее и нетерпеливое ожидание таинственных разоблачений воплотилось в действительности на секунды позднее, наверняка кварцевый хронометр не был выставлен точно. Из-за некоторого мгновенного разочарования в происходящем и ненужного уточнения времени путем пристального рассматривания и постукивания по пластиковому окошку, Яромир пропустил само начало события. Впрочем, вряд ли бы инженер оказался достаточно подготовленным к представшему перед ним апокалипсическому феномену, даже если бы трепетно вперился взором в единственно выбранную точку заводского пространства. Ибо все три стандартных измерения, его составлявших, в неучтенный и краткий миг сгинули то ли в параллельные миры, то ли в преисподнюю. Инженер увидел то, что способен был увидеть, поэтому сознание его отобразило не объективную и вряд ли постижимую суть явления, а лишь исключительно доступное Яромиру знаковое описание в терминах, какие оказались более знакомыми и близкими.
