дом.
– Надо полагать, они умерли.
– Мама убила сестру, я убил маму.
– Вот ведь говна какая. И что, их надо хоронить?
– Не знаю. Наверное.
– Ты как относишься к кремации?
– Моего отца, наверное, сожгли. Но я не знаю точно.
– Этот дом?
– Да.
– Дерево и фанера. Хреново тут у вас строят, но оно и к лучшему. Подай канистру из кузова…
Когда дом запылал, завывая пламенем в лопнувших окнах, девушка сказала:
– Ну что, есть ещё здесь дела? Или уже можно ехать?
– Езжай, – сказал Данька равнодушно.
– Не, пацан, раз уж я извела канистру бензина, я тебя отсюда всё-таки заберу. Может, тут ещё не совсем жопа, кто-то да выживет.
– Я не хочу.
– Да я тебя, в общем, и не спрашиваю. О, кстати, глянь, какая штука!
Данька обернулся, чтобы посмотреть, куда показывает девушка, в голове вспыхнуло солнце, а мир погас.
***
– Очнулся, пистолетчик?
Ревёт мотор, летит под колёса дорога.
– Извини, уговаривать было недосуг! – девушка с трудом перекрикивает шум двигателя. – Если твой шпалер тебе дорог как память – то он в кузове валяется. Потом заберёшь.
– Это папин.
– Ну, значит, я угадала. Меня Аннушка, кстати, зовут. И в другой раз не тычь в меня пушкой, а то опять по башке получишь.
– Даниил. Данька.
– Вот что, Даниил, ты мне никто, я тебе тоже никто, в ваш срез меня занесло случайно.
– В наш что?
– О чёрт. Ты же совсем тугой. Ну ничего, это, к счастью, не моя забота. Потерпи пару часов, и мы избавимся друг от друга…
***
– Аннушка мне так ничего и не объяснила тогда, – закончил Данька. – Привезла в Центр, вытряхнула на пороге Школы и отбыла восвояси. Пистолет, впрочем, вернула, но я никогда больше не брал в руки оружия. Настрелялся.
– Ты потом не пробовал вернуться домой? – спросила Василиса.
– Зачем?
– Узнать, что стало с вашим миром.
– Нет. Я старался забыть о том, что со мной случилось, хотя в Школе нас учат, что это неправильно. Надо справляться и всё такое.
– Бедный, – сказала Одри.
– Все мы бедные. Давайте спать ложиться. С утра в дорогу.
Глава 10. Струна под током
– Нет, мне не нравится, – не одобрила Одри Данькину берлогу. – Когда я буду искать себе дом, то выберу море потеплее.
– Каждому своё, – не стал он спорить. – Мы заскочили на минутку по дороге, вещи бросить. Может быть, потом твоё мнение изменится.
– С чего бы?
– Мы меняемся. Тебе сейчас не нравится то, что нравилось в пять лет, верно?
– Ну, ты сказал! В пять я была маленькая.
– А в десять, значит, большая? Останешься такой на всю жизнь?
– Нет, наверное.
– Тогда откуда тебе знать, что будет нравиться той Одри?
– Но это же всё равно буду я, да?
– И да, и нет. Что-то в ней будет от тебя сегодняшней, и даже, наверное, многое. Но, к счастью, далеко не всё.
– Почему это «к счастью»? Я такая плохая?
– Сейчас в тебе слишком высокая концентрация боли. Надеюсь, с возрастом её разбавит новый опыт.
– В тебе как-то не очень разбавился, – скептически сказала Одри, разглядывая Даньку странным взглядом синих глаз. – Если Василиса – как струна под током, то ты – как огонь сварочной горелки. У папы была в гараже. Он мне запрещал на неё смотреть, чтобы глазки не заболели, но я подглядывала. Вот и ты такой – маленький, но очень горячий язычок гудящего пламени. С краю синий, внутри оранжевый. Кажется, ты сам в нём и сгораешь постепенно.
– Не надо воспринимать всё так буквально. То, что мы видим как корректоры, это не совсем реальность. Скорее, отражение её в нашем сознании. Человеческий мозг не может вместить четырёхмерность Мультиверсума и подбирает образы из того, что нам знакомо. Струна, горелка, всякое такое. Это называется «проекциями многомерных фракталов», но в Школе тебе лучше объяснят.
– А мне обязательно в эту Школу?
– Конечно. Тебе надо учиться жить с тем, что ты есть. Всем нам приходится, иначе мы можем сойти с ума. Точнее, нет, не так. Мы уже сошли с ума, когда стали фокусом коллапса, а теперь надо учиться
