- У вас серьезные проблемы, сэр. Серьезные проблемы.
- Его лицо. Словно его душили. Или сжигали. Мне кажется, я видел образ ада.
- У него есть проблемы с общением. Он немного аутист, никто этого не отрицает.
- Мальчику нужен медицинский уход.
- И вместо того, чтобы лечить, вы посылаете его сюда, поступать и участвовать в соревнованиях?
- Хэл?
- Даже самый страшный кошмар – ерунда по сравнению с теми проблемами, что вас ожидают, господин так-называемый-директор...
- … дали понять, что это все – лишь формальность. Вы застали его врасплох, и все. Он стеснительный…
- И вы, Уайт. Хотели заполучить его в команду!
- … и ужасно впечатлен и взволнован оттого, что находится здесь без нас, без поддержки, ведь вы попросили нас выйти, а это, если позволите…
- Я лишь видел, как он играет. На корте он невероятен. Возможно, он гений. Мы и понятия не имели. Его брат играет в гребаной НФЛ, во имя всего святого! Вот топовый игрок с юго-западными корнями, думали мы. Его статистика была выше всяких похвал. Мы наблюдали за ним на протяжении всего турнира прошлой осенью. Никаких припадков или криков. Мой друг сказал, что его игра похожа на балет.
- И правильно сказал, черт возьми! Это и есть балет, Уайт. Этот мальчик – балерун от спорта.
- Он, стало быть, что-то вроде спортивного саванта. Выдающиеся балетные данные компенсируют те проблемы, которые вы, сэр, хотели от нас скрыть, заставив мальчишку молчать, - слева появляется пара дорогих эспадрилий и входит в кабинку, эспадрильи разворачиваются и смотрят носками на меня. За легким эхом голосов журчит струя мочи.
- …жет, нам уже пора, - говорит Ч.Т.
- Сэр, цельность моего сна нарушена впредь и навсегда.
- … думали, вам удастся протолкнуть недееспособного абитуриента, сфабриковать аттестат и вступительные работы, протащить его сквозь пародию на собеседование и втолкнуть в суровую студенческую жизнь?
- Хэл вполне здоров, придурок. Просто не надо на него давить. Он чувствует себя нормально, когда сам по себе. Да, у него есть некоторые проблемы с возбудимостью во время разговора. Разве он это отрицал?
- То, что мы наблюдали, очень отдаленно напоминает поведение млекопитающего.
- Ну просто обалдеть. Посмотрите. Как там поживает этот наш легко возбудимый паренек, а, Обри?
- Вы, сэр, скорее всего, больны. Это дело нельзя просто так замять.
- Какая скорая? Вы что, ребят, вообще меня не слушаете? Я же вам говорю, это…
- Хэл? Хэл?
- Чем-то накачали, желали говорить от его лица, заткнули, а теперь он лежит тут, оцепеневший, с застывшим взглядом.
Хруст коленок Делинта.
- Хэл?
- …раздуть из этого историю, исказить факты. У Академии есть отличные адвокаты, выпускники. Они докажут, что Хэл вполне дееспособен. Все бумажки по высшему разряду. Мальчишка поглощает информацию из книг, как пылесос. Впитывает данные.
Я просто лежу, слушаю, чувствую запах бумажного полотенца и наблюдаю, как развернулись эспадрильи.
- Возможно, вы не в курсе, но жизнь – это не только собеседования.
И кто же не любит этот особенный львиный рев общественного туалета?
Неспроста Орин говорил, что в этих краях люди живут перебежками от одного кондиционера к другому. Солнце как молот. Я чувствую: половина лица начинает запекаться. Небо лоснящееся и словно жирное от жары, перистые облака, тонкие и ровные, как волосы, схваченные ободком. Плотность движения здесь совсем не как в Бостоне. Носилки особые, с ремнями для конечностей. Тот самый Обри Делинт, которого я годами считал попросту плоским спортивным ланистой, а не человеком, встает на колени рядом с моей каталкой, сжимает мою руку и говорит: «Просто держись там, Букару», - и возвращается назад, в эпицентр скандала, разразившегося возле дверей кареты скорой помощи. Это особая скорая помощь, ее прислали из такого места, о котором даже думать не хочется, в команде здесь не только санитары, но и настоящий доктор, психиатр.
Санитары осторожно поднимают меня, умело обращаются с ремнями. Доктор прислонился спиной к скорой, подняв руки, выступая бесстрастным посредником между деканами и Ч.Т., который протыкает небо антенной своего мобильника так, словно это сабля, возмущенный, что меня без всякой необходимости и против воли хотят поместить в отделение экстренной медицинской помощи. Вопрос, имеет ли вообще недееспособный человек свою волю и желания, остался незамеченным, как и сверхзвуковой истребитель на высоте, который режет небо с юга на север. Руки доктора все еще подняты, он как бы похлопывает воздух, выражая нейтральность. У него большой небритый подбородок. До этого я только один раз был в приемном покое, почти ровно год назад, мои носилки тогда вкатили внутрь и поставили рядом с рядом стульев. Стулья были отлиты из оранжевого пластика; три из них дальше от меня были заняты разными людьми, и каждый из этих людей держал в руках пустой стаканчик для лекарств и обильно потел. И словно этого мало, в последнем кресле, прямо рядом с моей зафиксированной ремнем головой, сидела тетка в футболке, кепке дальнобойщика, с кожей цвета старой, обветренной древесины, заметно скособоченная направо; она начала рассказывать мне, пристегнутому и неподвижному, о том, что за одну ночь заработала внезапный аномальный гигантизм правой груди, которую сама называла «титькой»; она говорила с почти пародийным квебекским акцентом, описывала свою «титьку», историю болезни и возможные диагнозы на протяжении двадцати минут, пока меня, наконец, не увезли оттуда. Движение самолета и его след разрезоподобны, белое мясо за синевой обнажено и расширялось в кильватере лезвия-самолета. Однажды я видел слово «Нож», написанное пальцем на запотевшем зеркале в необщественном туалете. Я стал инфантофилом. Я вынужден скосить закрытые глаза вверх или в сторону, чтобы красная пещера на внутренней стороне моих век не воспламенилась от солнечного света. Звук проезжающих мимо машин словно неустанно твердит «тише, тише, тише». Солнце же, если хотя бы малая часть его диска попадает в поле зрения, оставляет на сетчатке синие и красные разводы, как если смотреть на лампочку. «Почему бы и нет»? А тогда почему бы и не нет? И что, это единственная причина, которую вы можете озвучить: «почему бы и нет»?» - голос Ч.Т., удаляющийся от возмущения. Теперь видны только галантные удары антенны его телефона, справа на самом краю зрения. Меня направят в какое-нибудь отделение экстренной медицинской помощи, где продержат до тех пор, пока я не соглашусь отвечать на вопросы, и потом, когда соглашусь, мне введут седативные; это будет стандартное приключение, но в обратном порядке: сначала путешествие, потом отбытие. Я на мгновение вспоминаю покойного Косгроува Уотта. Я думаю о гипофалангиальном[5] психотерапевте, специалисте по утратам. Я думаю о маман, расставляющей по алфавиту консервы с супом в шкафчике над микроволновкой. О зонтике Самого, свисающем с края журнального столика в самом углу прихожей Дома директора. Я думаю о Джоне Н.Р. Уэйне, который бы обязательно выиграл в этом году турнир «Что-за-Бургер», как он стоит на карауле в маске, пока мы с Дональдом Гейтли выкапываем голову моего отца. Никто и не сомневался, что Уэйн бы победил. И у Венус Уильямс[6] ранчо недалеко от Грин Вэлли; она вполне может заглянуть на финал турнира для 18-летних юношей и девушек. Завтра полуфинал, меня выпустят задолго до его начала: я верю дяде Чарльзу. Сегодня почти наверняка победит Димфна[7] - ему шестнадцать, но день рожденья у него за две недели до 15-апрельского порога; и завтра в 0830 Димфна будет все еще уставший, в то время как я, обколотый седативами, просплю как каменный идол. Я никогда раньше не встречался с Димфной на турнирах, как никогда не играл звуковыми мячами для слепых, но я видел, как он с большим трудом справился с Петрополисом Каном в 1/16 финала, и знаю, что сделаю его.
