Нострадамус еще порылся в бумагах, вынутых из бюро, и объявил:
— Вот во втором тысячелетье — по два катрена трем вождям:
Пройдут две тысячи бездонных лет.
Кровавые победы будут те же.
Поверженным врагам пощады нет.
Разбой и грабежи не станут реже.
— Второй катрен вождя представит:
В Италию ведет мост смерти или славы.
Лишь за бесстрашным по нему пройдут войска.
Он герцогов и королей за горло сдавит,
Отнимет все, накопленное за века.
— Наполеон! «Преступный» гений! — увлеченно произнес Наза Вец.
— Сто лет спустя двоих направит в несчастный век злой Сатана, — нахмурясь, сказал Нострадамус, —
Кровавый фанатик идеи безглавых
Польстится на щедрый Востока простор.
В дурмане злодейства, насилья и славы
Он жадную руку над миром простер.
— Я написал еще о нем, об этом гнусном негодяе:
Германия утратит мощь.
Полмира — в рабстве, горько стонет.
Но пепел городов и рощ
Испепелит вождя на троне.
— Какой отмечен мрачной краской несчастный тот двадцатый век! — с горечью заметил Наза Вец.
— «Всемирный вождь» там станет богом, творя злодейские дела, — ответил Нострадамус, беря последние листки, —
Свершилось! У власти вождь третий.
Свиреп, как не снилось царям.
Убийства. Тюремные клети
Его же поднявшим друзьям.
— Его Антихристом сочтут, но разгадать его не смогут:
Страшна Антихриста тройная сущность.
Он двадцать семь лет истреблял всегда.
В крови земля. Трусливо и бездушно
На муки, смерть людские гнал стада.
— Гитлер, Сталин — исполины зла. История их ставит рядом, — назвал Наза Вец неизвестные доктору имена будущих диктаторов.
— Мне безразличны эти имена. Вернее выразиться — клички.
— Итак, пять исполинов определили ваш маршрут?
— Мне это очень важно, доктор. Позвольте мне все записать.
Нострадамус достал заточенное гусиное перо, чернила, бумагу и песочницу, пододвинув к столу для гостя стул.
Наза Вец уселся и стал прилежно записывать то, что принял на слух, но вздрогнул от резкого стука в дверь.
— Должно быть, госпожа Чума, — сказал врач, направляясь к двери.
Наза Вец услышал грубый голос:
— Ты, доктор, продал душу в ад. Отойди прочь! Нам нужен покупатель.
В дом вломился верзила в монашеском одеянии, подпоясанном вервием, и в капюшоне, надвинутом на глаза.
— Вот он где, негодный старец! — закричал он ввалившимся за ним следом таким же, как он, монахам. — А на столе адский договор! Гляди, пока еще без крови. Что они тут начеркали?
И взяв не дописанный Наза Вецем катрен, он громким басом прочитал:
«Кровавый фанатик идеи безглавых… Ага! «Фанатик» — это тот, кто готов подписаться кровью! Ясно. «Идея безглавых»? Это готовность безголовых дураков чертям продаться. Ты пойман на месте преступления, посланец Сатаны, торговец душами поганый! Не упирайся, когда мы поведем тебя на суд Святого Трибунала!
— Позвольте, ваши обвиненья не обоснованы ничем, — запротестовал Наза Вец, поднявшись с места и не уступая монаху ростом. — Не договор, скрепленный кровью, а напечатанный катрен. Он инквизиции известен.
— Откуда, братья, вы взялись? — спросил Нострадамус. — Дверь открывал как врач больным чумою.
— Считай, велением свыше, — усмехнулся грубиян в рясе. — Узнать, почем теперь душа.
— Откуда эта злая ложь? Взбрело как в голову такое?
— Есть свидетель. И на кресте он поклянется.
Хозяин дома не знал, что одинокий прохожий, увидевший его посетителя, был монах, бессовестный и любопытный.
Переваливаясь с ноги на ногу, перебежал толстяк улицу и приник к окну докторского дома, где угадывались голоса.
Но был он немолодых лет, к тому же туг на ухо. Поэтому расслышать мог лишь обрывки фраз.
Но когда возбужденный Нострадамус воскликнул:
— Так вот откуда вы! Из ада!
Монах затрясся от ужаса, но слов «посланца Сатаны», что — то упомянувшего о душе, расслышать как следует не мог.
Однако бегом помчался в монастырь все доложить монахам — братьям о докторе Мишеле Нострадамусе, при нем продавшего свою душу проходимцу.
Настоятель монастыря, выслушав старательного служителя Господня, собрал монахов, кто покрепче, поставил во главе верзилу, что на голову выше всех был ростом, и отправил на священный подвиг, ибо папской буллой сотни лет назад за доминиканцами была закреплена Святая Инквизиция. И эта привилегия возвысила Святой Орден св. Доминика.
Теперь верзила в рясе буянил в доме Нострадамуса, грозясь силой увести пришельца в монастырь и дальше — на расправу.
Нострадамус не мог этого допустить, но слова не действовали на изувера, и хозяин схватился за палку.
Наза Вец вмешался.
— Не надо, доктор, не трудитесь. Я избежать хочу скандала. Готов развеять подозренья и вместе с братьями пойти.
— Тогда и я пойду за вами. В Ажене вы — желанный гость!
— Ты продал свою душу. И дорога тебе — в ад. Чума поможет. Выручку за душу отдашь монастырю.
— С чумных я денег не беру. Монастырю не поживиться.
Ватага монахов, сопровождая Наза Веца и Нострадамуса, вывалилась с крыльца докторского дома.
Лунный свет неясно освещал ступени. Над головой от крылись звезды, по которым Нострадамус вычислял года увиденных событий.
Наза Вец, опережая всех, вышел на середину улицы.
Монахи замерли при виде его, освещенного луной.
Седина серебрилась ореолом вокруг белой головы. Таким же серебром сливалась с плащом на старце борода. Виденье это показалось всем знакомым.
И лишь верзила нагло подошел к старцу и ухватился за край плаща.
— Не вздумай удирать! — пробасил он и почувствовал, что плащ вырывается из его рук, а сам старец поднимается в воздух, возносясь к небу.
Монахи упали на колени, а верзила закричал:
— Колдун, ведьмак! Все ведьмы летают на помеле!
— Смотрите, братья! — сказал богобоязненный монах, не поднимаясь с колен. — Старец — то вознесшийся на кого похож?
— Что? На кого? — опешил заводила.
— На Бога Саваофа, — вымолвил монах.
Верзила задумался на миг, потом сорвал с себя капюшон и принялся рвать спутанные волосы на голове:
— О, горе мне! Горе окаянному, неведомо грешившему! Молю, прости меня, Господи. Впредь не поднимется рука коснуться одеянья твоего!
В монастыре к рассказу перепуганных монахов отнеслись настороженно. Чтоб к какому — то лекарю сам Бог являлся, разве что запретить впредь грешить своими предсказаньями. Ведь нет пророка в отечестве своем! На всякий же случай произошедшее объявили святой монастырской тайной, а на верзилу настоятель наложил епитимью в сто тысяч земных поклонов и постом из корки хлеба с кружкой воды.
