резануло болью; повернувшись к теперешним товарищам по играм в Саду Земли, он певуче позвал их, и они поскакали по цветущим лугам, ветру и солнцу навстречу, пока не остановились снова. Они резвились и танцевали, наслаждаясь безмерной свободой Прамира… недопонимание здесь было невозможно…
Беспокойные воспоминания стряхнулись и унеслись прочь. Но на их место заступили другие – не все с людьми, слепыми и глухими к красоте, но во всех без исключения простая сцена незатейливой красоты, когда нечто огромное вздымалось в сердце, прорывая все барьеры, отделяющие от Природы. Проблески. Почти в каждой из сцен, кроме него, других участников не было. Но все затронули душу отголоском безымянного экстаза, который теперь он познал вполне. И в каждой – сознание Земли «задевало» его снова и снова.
Без малейшего изыска, все картины на мгновение пропускали к совершенной красоте из внешнего, меньшего мира… Большая коричневая пчела заползает в венчик лугового цветка со сверкающими каплями росы… Одинокое облачко, окрашенное лучами солнца, отбрасывает лиловую тень на холмы… Густые травы колышутся на ветру, и под его порывами, кладущими стебли то одной, то другой стороной, всё поле то серебрится, то зеленеет… Уснувшая маргаритка на лужайке перед домом будто крепко сомкнула глаза и сложила ручки… Южный ветерок шепчет в лиственницах… Дробот капель дождя по молодым дубовым листочкам на рассвете… Голубые пальцы дальней дали на дремлющих лесах… Анемоны потряхивают бледными личиками-звездочками на ветру… Неподвижно застыла в сумерках колоннада соснового бора… Белизна тоненьких березок на фоне темного бархата хвои ельника… Заход нарождающейся луны в серебристые облака… Тишина под звездами тихими летними ночами… Овцы, что лениво пасутся на пригретом солнцем пригорке… Лунная дорожка на озере… Порыв ветра в обнажившихся перед зимой лесах… О, в памяти хранились чудесная прелесть и страстное очарование тысячи других моментов!
Волна за волной накатывали эти воспоминания, когда в золотой миг откровения удавалось уловить проблеск сознания Земли, а ее величавые настроения захватывали в плен. Те моменты, когда божество проходило совсем рядом…
Только такие воспоминания о внешнем мире оставались в памяти – вспышки красоты.
Значит, так объясняется восторг красотой? А прелесть – не откровение ли Души Земли? И не есть ли ослепительный блеск, поразительное чудо и мечта, которые люди стремятся навеки запечатлеть в музыке, цвете, линиях и слове, видение ее обнажившейся сути? Там, внизу, поэтам и людям простодушным, близким Природе, удается уловить произнесенные шепотом частицы послания, словно поведанные на ушко, но здесь, возле самого сердца, Ее послание невозможно было не услышать. В великолепии наготы всех телесных проявлений – в дамах, мужах и детях, быстроногих зверях, в цветах, деревьях и текучей воде, горах и морях – он теперь видел частичные проявления великой Души Земли, что выносила их и дала им жизнь. Всё вместе и каждое по отдельности, служили они каналами передачи прелести. Красота «естественных» инстинктов, страстная материнская и отцовская любовь – всё это Земля, которая стремится спроецировать себя в бесконечное разнообразие форм. Он понял, почему любовь расширяет сердце и помогает ощутить единство с миром…
Каким-то удивительным образом ему стало ведомо, что сюда, в этот Сад, имели доступ и другие люди из внешнего мира, любое вдохновение родом отсюда, из центрального существа Земли. Даже теперь они, подобно ему, черпали отсюда. Мысли поэтов проносились мимо язычками пламени, чаяния миллионов – бессловесные, неотчетливые, наподобие тех устремлений, что так мучили его, – струились бледным белым светом, временами сполохами устремляясь к Силуэту-великану, а затем с удвоенной силой возвращаясь назад, к сердцу мечтателя. И мириады теней – слепые поиски тех, кто не мог не искать, но даже не догадывались, чего они искали; а превыше всего длинные цветные языки поющего пламени – побуждения детей и тех, кто чист сердцем, поклониться Земле. Они безошибочно устремлялись к цели трепещущими волнами и задерживались там дольше других. Всё это были потоки великой Жизни Земли, ее настроений, мыслей и грез – выражение тех сторон ее Сознания, через которые она питала и благословляла, заботясь обо всех, до кого удавалось дотянуться. Страстное стремление навстречу, поклонение делали это возможным. Оно достигало ее по самым чувствительным и нежным каналам – сети тончайших нитей, раскинутых повсюду, но ведущих к самой глубинной ее сути, бесконечно манящих…
Однако же дольше всего по возвращении в обычное, сжатое состояние менее глубокого восприятия О’Мэлли помнил те ослепительные моменты, когда мимо проходило божество, или, как он говорил, когда ему посчастливилось уловить то, какова Земля в своей наготе. Ибо это были вспышки белизны, полной такого очарования в своем блеске, что полностью останавливали мысли и чувства, принося сияние красоты и, хоть на секунду, постижение.
А там и тогда он видел не только частичные проекции. Он зрел вглубь – в пламенеющую сердцевину, породившую их. Всё оттого, что его сущность соединялась с Космическим Сознанием. По словам О’Мэлли, перед ним предстало пугающе величественное зрелище. Лучезарное его великолепие полностью захватило его. Причем потрясение, конечно, затронуло его целиком, а не только «зрение». Послание проникло через все каналы восприятия, через каждую пору. Мощным порывом вознесло его над всеми привычными категориями. Там он достиг пределов существа еще большего величия и на миг вкусил истинную «божественность». О’Мэлли полностью погрузился в экстаз.
И в эти мимолетные мгновения, когда секунда длилась почти тысячу лет, он полнее постиг грандиозность подмостков. Земля была проявлением сознания Вселенной, а та, в свою очередь, дщерью Вселенной еще более огромной… А обнимало всё в целом не просто божество, одно из многих, а единство Бога.
Теперь на моем столе лежат в беспорядке блокноты, от корки до корки полные блеска такой красоты, что едва не светятся сами. А в ушах по-прежнему звучит лихорадочный поток речи друга в том плохо освещенном зальчике, где мы сидели за столом с несвежей скатертью. Но как я ни стараюсь объединить их, внятнее рассказ не становится.
– Ступай домой, и пусть это тебе приснится, – ответил он на робкий вопрос, который я осмелился задать почти в конце нашей встречи. – Так ты лучше всё поймешь – во сне. Чтобы мой облик тебя не отвлекал. И тогда, возможно, сможешь увидеть сам.
Остается, однако, поведать о том, как он покинул тот Сад юности Земли. Об этом он повествует более доходчиво. Или, возможно, я несколько лучше понял.
Неожиданно, на пике восторга, усилилась связь, что привязывала его к «внешнему» состоянию. Из самых глубин поднялась волна жалости и сочувствия. Ему открылись страдания миллионов в тюрьмах и клетках, изготавливаемых цивилизацией.
