Думая так, Салтыков провел ладонью по темному резному стеклу трех книжных шкафов, но заглядывать в таинственные глубины не стал, был уверен, что его предварительный заказ выполнен. Письменный стол тоже понравился — с множеством удобных ящиков, с последней переносной моделью Интеля, с удобной клавиатурой. А всю северную глухую стену кабинета занимала «плазма». Напротив — два кресла, диван, несколько в стороне, ближе к окнам, замшелый камень. Торчал тут, наверное, с доисторических времен, гостиницу так прямо над ним и построили, даже муравьев не спугнули.
«Как хороши как свежи были розы».
Розы на набережной, правда, смотрелись необыкновенно.
Густые колючие кусты — и почти все цветут. Такое роскошное цветение тут, наверное, тоже связывают с Великой реформой культуры. «Лишь за гранью сновиденья воскресает все на миг». Попутчики заразили Салтыкова стихами, но он справился, и как раз в этот момент легкий сиреневый туман за окном сдернуло, высветились сразу деревья, и река серебряно высветилась, каждый бурун плясал, как большие рыбы. «С вами говорит автоответчик предлагаем оплатить счет за телефон ноль руб ноль коп». Хорошо, что предлагает, а не советует. А в верхнем ящике стола лежал толстенный рабочий экземпляр «Истории России в художественно-исторических образах», и тут же правила для гостей. «Запрещается применять электрошокер против беременных женщин, даже если они вооружены или нападают группой».
Ладно, это посмотрим позже.
Овсяников… Овсяников… На пресс-конференции в Барнауле Овсяников демонстративно не смотрел в сторону Салтыкова, был уверен, что все равно Закон об охране прошлого не пройдет. Серая охотничья куртка с зеленым воротником, стакан в руке (онкилоны и выпестыши восторженно выдыхали: с квасом). Пресс-конференция проводилась прямо на сцене, на которой всего час назад отыграли «Аудиторскую проверку».
«Что у вас в планах?» — спросил журналист Овсяникова.
Овсяников потянулся к стакану: «„Подвиг вредителя“». Православно забанил. И добавил, оценив температуру зала: «Думаю, конечно, и о другом. За „Истопника“ возьмусь, пожалуй».
«Даже боюсь подумать, о чем это».
«Не притворяйтесь, — наслаждался Овсяников восхищенным шелестом зала; он знал, что его любят. — Уверен, вы догадались. Я же говорю об этом вашем Пушкине. Его истопник — вовсе не мифологическая фигура. Михельсон, Чика, Гринев, Пугачев, Машенька, Швабрин, Хлопуша, комендант крепости — это все фигуры исторические, выдуманные. А кто над ними стоит? Кто дисциплинирует это безудержное броуновское движение? Императрица? — уловил он подсказку из зала. — Ржунимагу! Откуда на Алтае страсть к коронованным особам? — И объяснил, не стал тянуть, поднял руку, требуя внимания. — Истопник из Зимнего дворца! Императрицы приходят и уходят, Машеньки выходят замуж и становятся старухами, Швабриных и Пугачевых вешают, Хлопушам и Чикам рвут ноздри, обывателей сажают в участок, только истопников ничем не убьешь, они движут судьбами. — Овсяников благодушно откинулся в роскошном кресле, вынесенном на сцену специально для него. — Разве не истопник свел Машеньку Миронову с царствующей особой? Вот вам и ответ на интерес народа к теме демократического социализма».
И добавил негромко:
«В травах, в словах и камнях…»
«Это вы о чем?» — крикнул кто-то из местных журналистов.
«А вы, конечно, забыли? — Овсяников обвел зал яростным взглядом. — Впрочем, вы не могли забыть, вы просто не знали. — Он вдруг заговорил каким-то особенным, не своим голосом, медленно переводя взгляд с одного журналиста на другого. — „А ты посмотри, садик у меня теперь какой! Сам каждое деревцо сажал. И фрукты есть, и ягоды, и всякие медицинские травы“. — Скорее всего, слова Овсяникова были обращены исключительно к Салтыкову, которого он, конечно, увидел в зале. — „Уж как вы там ни хитрите, господа молодые, а все-таки старик Парацельсий святую правду изрек: in herbis, verbis et lapidibus…“»
«В травах, в словах и камнях…»
Слив защщитан. Барнаульскую пресс-конференцию Овсяникова подробно обсуждали в «Известиях АлтЦИК». Писали о выпученных глазах литературного чиновника Салтыкова (прозвище — Кистеперый), по колено, а то и выше увязшего в прошлом. Вы, сказал Овсяников, одержимы угасанием. Вы сделались печальными. Вот едет человек в Зону культуры, перевел Овсяников взгляд с Салтыкова на онкилонов и выпестышей, а в голове непонятно что. Не тронь его, так и будет сидеть в говне, в классической деревенской стайке. Еще писали о торжествующем смехе Овсяникова, которого и до этого не могли остановить ни Гоголь, ни Чехов, ни Достоевский, а сейчас провалится пресловутый Закон, его и Пушкин не остановит. Тургенев уж точно не остановит, хотя год объявлен Тургеневским. Писали о драке в барнаульском Центре футурологии. «Искусство есть то, что мы считаем искусством». Поборники классики выглядели там совершенными нечеловеками, уж слишком скрипуче работали их мозги. После оглушительного успеха «Фаланстера» и «Аудиторской проверки» Овсяников чувствовал себя способным на все. Подняться на Джомолунгму? А мы и этот проект обдумаем. Снять фильм из жизни пресноводных рыб — автобиографический? Никаких проблем. Он жестко, даже жестоко обрушился на «Персональный список покушений на Искусство России», печатавшийся частями все в тех же «Известиях ЦИК». Флудерасты, фотожопы! Тот факт, что у нас есть чиновники от искусства, сказал Овсяников, вовсе не означает, что у нас есть два Искусства.
Однажды Салтыкову пришлось провести целую неделю рядом с Овсяниковым.
Красный чай, кимча, пянь-су, суп из морепродуктов, кальмары и устрицы. Северная Корея. Нераспаханное поле культуры. Но прямо в аэропорту у российских гостей отобрали водку и фотоаппараты и увезли в хорошо изолированный отель. «Вы устали, — вежливо объяснил маленький корейский чиновник, принимавший делегацию. — А завтра вас ждет очень насыщенная программа».
«Хоть водку верните!» — потребовал Овсяников, но ему отказали.
Утром в машине с тонированными стеклами знаменитых российских гостей отвезли на старую мясохладобойню. За цинковой стойкой при всех режимах (но для народа) стоял, закатав рукава, улыбчивый старичок Ким с широким, блестящим, как у палача, топором в руках. Овсяников и Салтыков решили, что он рассказывает им о правильном питании, о том, как правильно расчленить свиную тушу, но переводчик внес ясность. Речь шла о волшебной силе идей чучхе. Они заливают мир солнечным светом. Они пронизывают немыслимые пространства. Жизнь, освященная идеями чучхе, возвышает.
«Зато смерть все уравнивает!» — хмуро заметил Овсяников.
