38
упячка пыщ пыщ
«Утро туманное, утро седое».
Салтыков открыл «Историю России».
Домашнее задание. «Перед вами картина художника В.И. Хабарова „Портрет Милы“. Представьте, что вы неожиданно вошли в комнату Милы и увидели свою подругу в необычной позе. Вы невольно рассматриваете ее милое лицо, руки, одежду. Что нового вы узнали о Миле?»
А что нового он узнал об Овсяникове?
И что нового он узнал о своей бывшей жене?
Кто ей теперь флакон подносит,
застигнут сценой роковой?
Кто у нее прощенья просит,
вины не зная за собой?
Кто сам трясется в лихорадке,
когда она к окну бежит
в преувеличенном припадке
и «ты свободен!» говорит?..
За рекой в стойбище онкилонов было тихо.
Муравьи ручейками безостановочно текли по замшелому камню.
«Персональный список покушений на Искусство России» — вот что следует продолжать. Все бросить, и продолжать только этот мой «Персональный список покушений на Искусство России». Овсяникова нет, но последователей у Овсяникова ничуть не убавилось. Нужно упорно утверждать свои основы мира. Если мир стоит всего лишь на трех рыбах, все равно излагай именно свои основы. Как это, к примеру, делали когда-то подписавшиеся под «Описью имения, оставшегося после убитого на дуэли Тенгинского пехотного полка поручика Лермонтова» в июле 1841 года подполковник Маноенко, пятигорский плац-адъютант подпоручик Сидери, квартальный надзиратель Марушев и иже с ними.
«Шашка в серебряной с подчерниею оправе… Перстень англицкого золота с берюзою… Кольцо червонного золота… Самовар желтой меди складной… Железная кровать складная без прибора… Чемадан коженный… Седло черкеское простое с прибором… Лошадей две, мерин масти темносерой грива на правую сторону… Мерин масти светлосерой, грива на правую сторону… Крепостных людей — Иван Вертюков и Иван Соколов…»
Вот мир, изменять который уже нельзя.
«Папа, — пискнула с плазмы дочь. — У меня сегодня прогон мероприятия с умеренным сексапилом. Ярко-синяя рубашка навыпуск, а? И линзы я подберу васильковые. Ты находишь?».
Салтыков, не оборачиваясь, отключил плазму.
Подбирай васильковые, а потом тебя будут лапать всякие несимпатичные люди.
За окном раскинулась в небе кровавая роза ветров, уткнулась длинными рогами в сторону севера. «Жить нужно в Париже, а охотиться в Лутовино». Нет, не так. «Жить надо в ЗК, а охотиться в столице». Он явственно увидел перед собой Ивана Сергеевича: седого, высокого, в фуфайке из сосновой шерсти — из крапивы и вымоченной хвои. Мир стоит на деталях. Овсяников говорил: «Он опасный, этот ваш Тургенев. Он приспособленец, он хвастун, враль, трус. У него светозарные идеалы, а сам деревеньки друзьям раздаривает и дочь у него от крепостной девки. К черту ваше прошлое! Зачем нам все это? Шаровары поношенные… Чемадан коженный… Собственных сочинений покойного на разных ласкуточках бумаги кусков… Хватит! Сколько можно? Свобода — это жизнь в благоустроенном гражданском обществе, огражденном железными законами, а ваша сраная воля — птица летает, где хочет, черкес грабит, собака воет…»
150…
151…
Экран высветился, но абонент не назвался.
«Господин Салтыков, вы знаете, что такое крыса?»
Звонила, наверное, какая-то впавшая в отчаяние поклонница Овсяникова.
«Такой небольшой жадный грызун, да?» — спросил Салтыков.
«Вот-вот. Подойдите к зеркалу».
Но он не стал подходить к зеркалу.
Он подошел к окну. Он распахнул его.
Темные сосны мягко повторяли рельеф, взбегали по склонам, уходили вниз, всегда вниз, как любая поп-философия. Нет предела падению. Река тоже уходила вниз, всегда вниз, в каменные провалы, бросалась ртутными отблесками, как чешуей. Кажется, земля все еще вспучивается, проваливается, хотя закачка воды в нефтяные пласты, по крайней мере, на время отменена…
Воздух был чист, прозрачен.
Новосибирск, 2014
© 1996–2016 Журнальный зал в РЖ, «Русский журнал»
