Так и не могу сказать, вернее, вспомнить, где же я оставил старенькую Вахрамеевну. То ли отпустил в речку, когда переходил ее, то ли потерял по дороге, то ли сама она как-то вывернулась из моих объятий — не знаю, но к дедову дому я прибежал и без рыбы, и без удочек. Настоящим уведомляю также, что хозяин, услышав рассказ о моем приключении, насупился, погрозил кулаком в сторону озера, проворчал:
— Ах ты, старая лягуха. Опять мои удилишки замылил!
Я возразил, что он не замылил, а обещался их постеречь. Но дед ответил:
— Как бы не так. Ишо ни одного удилишка обратно никому не отдал, сутяжная его душа. Встретишь у магазина — в глаза смотрит, стервец, по груди стучит: «Не брал!» А куда им деваться? Он ими дорогу гатит через топь на соседнее озеро — к Ферапонту, тамошнему водяному. Я зна-аю! — Он помолчал немного и глухо добавил: — Ты туда не больно один ходи. Мало ли что… И сильно испугался, говоришь?
— Да, в общем-то, — нехотя ответил я. — Глаза зеленые, руки тянет, иди-и, говорит. А сам-то старый да один совсем. Жалко его, правда! Попроведать бы как-нибудь.
— Проведать его еще! Вот увидишь, днями сам набежит. Не успеешь наскучиться. Выждет, когда Андрюхи не будет, и придет. Они друг друга до нервности презирают. Руки, значит, тянет — иди, дескать. Ах, ты! Ты с ими сам-то, Генушко, покрепче будь, они слабых любят, все играются с теми, кто послабже. Тут уж кто кого переломит. Держаться надо!
«Кто это — они?» — хотел спросить я, но вместо этого проговорил:
— Места тут у вас, однако…
— Места-те? — Дед воодушевился, задышал, хлопнул себя по коленке. — Хоро-ошие. Ты, брат, нашу Хухрю еще не слыхивал — вот оно, чудо-то настоящее где! Инда душа заходится. Такое уж в жисть не забыть, это точно!
— Это что, из самодеятельности? Местная солистка?
— Соли-истка! — Старик посмотрел на меня свысока. — Жаба, вот кто!
— Как? Кто жаба!
— Хухря и есть жаба. Жаба-повитуха. Слыхал про таких, нет? Вот уж поет! О-о… — Он закатил глаза. — Ну ты, городской, порченый, тебе такую красоту вряд ли понять.
— Почему не понять? — обиделся я. — Почему это некоторые думают, что красота доступна только их пониманию? Непременно хочу послушать эту, как ее, Хухрю! Когда и как это можно сделать?
— Не торопись. Поживем — там видно будет.
Так что делюсь с Вами, Олег Платонович, своей мечтой: послушать пение такой знаменитой жабы, столь высоко ценимое хозяином. Тут дело даже не в эстетических моих потребностях, а в том, что хочется понять: действительно ли здесь налицо истинное искусство природы, или местное суеверие? Тем более, что раньше мне уже приходилось слышать звуки, издаваемые безобразными земноводными вроде лягушек, но никакого наслаждения я от этого не получал, точно помню.
На другой день я, придя на работу, не утерпел и рассказал Олимпиаде Васильевне о случае, происшедшем со мной на озере. Она хоть и посмотрела на меня как-то странно, но в общем отнеслась с пониманием: сказала, что всякое бывает — у нее сосед, например, в прошлом году, заглянув утром под кровать, где у него стояла бутылка на опохмеловку, увидел вместо нее черта. Его увезли лечиться в область, но люди по-разному считают: одни говорят, что это от алкоголя, а сама она думает, что и без черта тоже не обошлось.
И правда — что же такое на свете творится?! Чем объяснить своеобразные свойства местности, на которой я теперь обретаюсь? Может быть, где-нибудь под городом проходит магнитная жила, и блуждающие в пространстве токи производят столь удивительные воздействия на окружающую среду? Вы уж, Олег Платонович, будьте добры, не обойдите вниманием мой вопрос и попытайтесь его объяснить с точки зрения Вашего отношения к действительности.
Потом Олимпиада Васильевна пошла по кабинетам и стала всем рассказывать, какой со мной произошел случай, а в конце рабочего дня меня вызвал к себе заведующий. Несколько раз прошелся рядом и даже, кажется, принюхивался. Остановился и сказал как бы про себя:
— Портвейну в городе уже неделю нет. Водки же твой хозяин не употребляет — верно?
Я сказал, что — да, не употребляет.
— Так в чем же дело?! — вскричал товарищ Тюричок.
На этот вопрос я ответил, что не знаю.
— Может быть, запасы делает?
— Может быть. Хотя маловероятно: баня-то не поет!
— Баня не поет, — полувопросительно, полуутвердительно закачал головой заведующий. — Так я и думал.
Лицо его исказилось страданием, и он, наклонившись ко мне, шепотом задал вопрос:
— В вашей семье запойных или душевнобольных не наблюдалось?
Подумав, я ответил, что душевнобольных, кажется, не было, но дядя Федя, муж маминой сестры, а моей тетки Агнии, иногда сильно, как она выражалась, зашибал, за что она его прогнала, и он теперь работает слесарем на автобазе.
Выслушав это, заведующий тяжко вздохнул и сказал:
— Нет, нам этого никак нельзя допустить. Надо принимать меры. На карте авторитет учреждения! — После чего ударил кулаком по столу.
Я спросил товарища Тюричка Акима Павловича, какие конкретно меры он собирается предпринимать, и сказал, что лично я со своей стороны могу внести в них свою лепту и уже набросал проект заметки в районную газету, где собираюсь описать происшедший со мной случай и поставить вопрос как о наведении порядка в окрестных водоемах, так и об отдельных случаях нарушения трудового законодательства. Заведующий проникновенно посмотрел на меня, часто-часто заморгал, вытащил платок и вытер глаза. Слабым голосом произнес:
— Иди…
Я подумал: сколь близки чувства, занимающие меня, сердцу каждого гражданина, не исключая даже ответственных товарищей! Тихо вышел, закрыл дверь и уже в коридоре услыхал, как заведующий вызывает по телефону редакцию местной газеты.
Вот такие дела постигают меня на первых порах самостоятельной трудовой деятельности. Даже нет времен;: как следует отдаться любимому занятию — чтению писем классиков литературы. Читаю так, урывками. Питаюсь в основном дома. Старик вечером варит суп, но денег за это не берет. Хочу купить ему какой-нибудь подарок, но какой — еще не придумал; может быть, Вы посоветуете. Утром пью молоко и съедаю ломоть черного хлеба, а обедаю в здешней столовой, которая расположена напротив райсобеса. В ней на раздаче работает одна девушка, она мне кажется симпатичной. Светлая, немного кудрявая, особенно же на лице выделяются голубые глаза. Стан тонкий, походка легкая — в общем, производит впечатление девушки учтивой и самостоятельной. Сначала я не обращал на нее внимания, но однажды, а именно в прошлый вторник, когда мы пошли обедать, стоящая передо мной Олимпиада Васильевна сказала: «Валя, мне кажется, в котлетах недовложение». Валя тотчас позвала заведующую, и та доказала, что недовложения нет. Вот тогда я и обратил внимание на эту девушку. Хочу пригласить ее на танцы, но пока не знаю, как это сделать. Посоветовался с Олимпиадой Васильевной, она очень заинтересовалась этим вопросом и обещала подумать. Я, со своей стороны, тоже усиленно думаю об этом и все-таки не знаю, как завязать знакомство. Наверно, в один прекрасный день я подожду ее после работы и скажу: «Не соблаговолите ли Вы, любезная Валентина, согласиться доставить мне удовольствие разговором с Вами?» Перед этим я, разумеется, скажу «здравствуйте». И мы пойдем вдвоем с нею по тихим улочкам этого затерянного в лесах городка, беседуя и улыбаясь друг другу. Только не знаю, Олег Платонович, поймет ли она. Увы, это не секрет, что у некоторых людей моя манера разговора, образ мыслей и поведение вызывают недоумение и даже насмешки. Мамаше я о ней пока ничего не написал, потому что боюсь, что она будет ругаться.
