В месткоме рядом с несгораемым шкафом сидела симпатичная девушка. В шкафу, по всей вероятности, лежали путевки.
— В каком месяце Западная Африка? — спросил я небрежно.
— В июле, — сказала девушка.
— Жаль… — сказал я. — Не годится. Там в это время жарковато.
— Возьмите Японию, — с готовностью предложила девушка. — Или Аргентину. Туда и туда теплоходом.
— Не переношу качки, — сказал я.
— Тогда круиз.
— А что это такое — круиз?
— Да мы сами точно не знаем, — сказала девушка. — Так написано.
— Я грамотный, — сказал я. — Но мне не хотелось бы платить 850 рублей неизвестно за что.
Девушка сказала, что хорошо меня понимает. Я улыбнулся ей, и можно было уходить с высоко поднятой головой. Я сделал все, чтобы приобрести эти самые путевки.
— Ой! А Болгария! — воскликнула девушка.
Я вздрогнул.
— Что Болгария?
— Про Болгарию я совсем забыла! Очень дешевая путевка. Почти даром. Вас это не затруднит. Да еще с отдыхом!..
— А нельзя Болгарию отдельно, а отдых отдельно? — спросил я. — Видите ли, я имею возможность хорошо отдыхать внутри страны. У моего тестя дача.
— Отдельных расценок нет, — сказала девушка. — Написано вместе и продаем вместе.
— Знаете что? — сказал я. — Я здесь еще не везде был. Дайте мне что-нибудь поближе.
— В таком случае возьмите Пушкинские Горы. Со скидкой. Шестьдесят шесть.
— Это даже излишне дешево, — пробормотал я и побежал занимать деньги.
Через полчаса путевка лежала у меня в кармане. Я ходил вокруг объявления и радовался. Во-первых, не нужно пересекать границу. Говорят, это волнует. Во-вторых, тоска по Родине мне не грозит. Как где-нибудь в Аргентине, у черта на рогах. А в-третьих, как-никак скидка!
Наверное, полная стоимость у этой путевки, как в Аргентину. Никак не должна быть меньше, потому что все же Пушкин там жил. Был в ссылке, гулял, писал стихи. А в Аргентине он никогда не был.
Между прочим, Пушкин вообще за границей не был. И ничего, прекрасные стихи писал. А в Михайловское он ездил без путевки. Ему эти поездки обходились дороже.
Наш поезд отходил вечером. Это был специальный поезд к Пушкину. Он должен был отвезти нас в Псков, подождать там, а вечером увезти обратно. А мы должны были успеть за это время съездить на автобусе в Михайловское. Такая была установка.
В моем купе оказалась толстая женщина и супружеская пара средних лет. Мужа звали Вадик. Он сидел за столиком и размышлял, положив голову на кулак. По-моему, он не вполне сознавал, куда его везут.
Когда поезд тронулся, Вадик достал из кармана плаща недопитую бутылку. Его жена тренированным движением перехватила бутылку и сказала:
— Спи, убоище!
Убоище полезло на верхнюю полку, то и дело срываясь. Наконец оно там угомонилось. Я тоже лег и попытался подготовиться к встрече с Пушкиным. Так сказать, настроиться лирически. Для этой цели у меня имелся томик стихов.
«Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит…» — начал читать я. Убоище громко захрапело. Я положил стихи под подушку, стиснул зубы и закрыл глаза.
Когда я проснулся, толстая женщина ела пирожки. Вадик выяснял у жены, зачем она взяла его с собой. По словам Вадика, его выгоднее было оставить дома. Незачем ехать так далеко, чтобы выпить.
Толстая женщина съела пакет пирожков и запила их лимонадом. Она все делала основательно. Потом она взглянула на часы и спросила:
— Когда завтракать-то будем? Продают путевки, а ничего не предупреждают!
Я проглотил слюну и снова стал настраиваться. «Роняет лес багряный свой убор. Сребрит мороз увянувшее поле…» За окном все так и было.
Нас привезли, накормили, дали в руки пакеты с сухим пайком и повезли на автобусе к Пушкину. В пакетах были вареные яйца, бутерброд с сыром и печенье. Это чтобы мы не умерли с голоду, потому что прекрасное возбуждает аппетит.
— Приветствуем вас на псковской земле! — сказал юноша-экскурсовод, и автобус поехал.
На холмах желтели убранные поля. Рощи осыпали листья. Вадик благополучно спал. Его жена смотрела журнал. Толстая женщина медленно закипала, потому что экскурсовод молчал.
«Унылая пора, очей очарованье!..» — повторял я про себя.
— А чего это вы молчите? — вдруг грозно сказала толстая женщина. — Деньги плочены, а он молчит! Где мы едем?
— Мы приближаемся к Святогорскому монастырю, — сказал юноша.
— Он что, здесь жил? — спросила женщина, имея в виду Пушкина.
— В монастырях живут только монахи.
— А я почем знаю, кто он был, — обиделась женщина. — Я, может, для того сюда и еду, чтобы мне все объяснили.
— Объясню, объясню, — пообещал экскурсовод.
Мы проехали мимо монастыря. Толстая женщина заволновалась. Она решила, что шофер что-то напутал.
— Так вот же монастырь! — сказала она. — Куда же теперь?
— Сначала в Тригорское, — сказал юноша.
— У меня путевка в Пушгоры, — настаивала женщина, делая ударение на первом слоге.
Юноша успокаивал ее до Тригорского. От шума проснулся Вадик и полез за бутылкой. Он сентиментально посмотрел в окошко и дососал бутылку до конца.
В Тригорском толстая женщина первой вскарабкалась на гору, не отходя от экскурсовода ни на шаг. Юноша уже понял, что его ждет. Он печально рассказывал о соседях Пушкиных Осиповых-Вульф. Женщине он сказал, чтобы она запоминала вопросы. Отвечать на них он решил на обратном пути.
Вадик на гору не полез. Он устроился на берегу Сороти и кидал камушки в воду.
Возглавляемые толстой женщиной, мы пошли в Михайловское. Женщина требовала объяснений у каждого исторического куста. Она жадно впитывала культуру. Особенно ее интересовали любовные увлечения поэта. В аллее Керн она совсем расчувствовалась и принялась делиться с женой Вадика какой-то своей историей. Я нечаянно подслушал. История была аналогична пушкинской. До войны в женщину был влюблен один лейтенант. Все было так же, только стихов он не писал.
Наконец мы совсем устали и поехали в Святогорский монастырь. Толстая женщина притихла после воспоминаний. Она с нежностью смотрела на картину «Дуэль Пушкина». Наверное, вспоминала своего лейтенанта.
Вадик пожелал сфотографироваться у могилы поэта. Его жена достала фотоаппарат и запечатлела Вадика. Он стоял на фоне мраморного обелиска с таким видом, будто могила его собственная. Один интеллигентный старичок из нашей группы не выдержал. Он подскочил к Вадику и затряс головой. У него даже пенсне свалилось.
— Как вы смеете! — закричал старичок. — Это святыня!
— Сгинь, папаша! — сказал Вадик. — Искусство принадлежит народу.
